Не нужно прибегать к метафизике, чтобы догадаться об истоках страданий молодого священника: постоянные боли в животе, отказ от мяса и овощей, аскетично-убийственная диета, состоящая исключительно из смоченных в вине кусочков хлеба – зритель уже физиологически вовлечен в муки безымянного кюре. Как будто два расхожих выражения «не хлебом единым жив человек» и «в здоровом теле – здоровый дух» вступают в противоборство, и победителем может выйти как мученик, так и упитанный духовный наставник. Однако после первого кадра с кюре крупным планом вопрос разрешается сам собой: его исхудалое, бледное лицо, с большими кроткими глазами, подсказывают, что пища для размышлений будет исключительно духовной, а путь – мученический.
Молодому кюре предстоит руководить своим первым приходом. Какой бы он шаг ни совершал в дальнейшем, он будет опрометчивым. Прихожан у него ничтожно мало, местным он не нравится, о нем быстро распространяется дурная молва. Едва заняв свою новую должность, он подписывает себе приговор, вмешавшись в семейную драму графа, который изменяет больной жене с домашней учительницей своей дочери.
В такой враждебный обстановке священник, замкнутый и робкий по своей природе, поверяет свои мысли дневнику. Эти записи звучат его голосом на протяжении всего фильма – герой-рассказчик / комментатор является не редким повествовательным приемом в фильмах Брессона, однако лишь в дальнейшем он станет по-настоящему лаконичным. В этом случае, напротив, Брессон позволяет священнику, как на исповеди, выговориться. Уже на подступах к минимализму режиссер снял в эмоциональном плане, вероятно, свой самый «избыточный» фильм. Чего стоит замутненный кадр с искривленным и раскидистым деревом, к которому подходит кюре в черной пелерине, чтобы приклониться головой – это мог бы быть кадр из эпохи немецкого экспрессионизма, с такой же темной и тревожной аурой.
Священник одинок, в унылой тишине не находит сил для молитвы и нуждается в поддержке. В лице своего наставника кюре из Торси он обретает эту поддержку. Помимо познаний в богословии опытный кюре обладает практическим подходом и житейской мудростью, которой щедро делится «с мальчиком-хористом». Уже в своем первом наставлении кюре требует от священника быть хозяином, заставить людей уважать его и наводить порядок.
«Как же я хочу быть таким же здоровым, уравновешенным», – скажет молодой кюре до встречи со своим наставником. И в этом чувствуется его оторванность от земли, тоска по внутреннему равновесию, как будто жизнь его еле держится в теле; он утратил пищеварение и, следовательно, с трудом «переваривает» этот мир. Именно кюре из Торси стоит твердо на земле грешной – и, судя по его комплекции, обладает прекрасным аппетитом.
Талант молодого кюре улавливать душевные движения другого человека делает его прирожденным священником. Сюжет дает повод для надежды, что идеалистичный священник в итоге выдержит все удары судьбы и обретет авторитет в глазах наставников и местных жителей. Но его экзистенциальная борьба столь же симптоматична, как и признаки роковой болезни – и подводит к последней черте. В заключительном кадре Брессон лаконично и не без уважения к человеческому достоинству поставил крест, словно на страже к таинству смерти. «Чудо. Как можно одарить тем, чего нет у тебя самого? Чудо пустых рук», – подумает кюре, склонившись над открытым гробом графини.
Молодой священник начинает своё служение во имя Господа в закостенелой деревушке, жители которой не имеют особого желания изменять собственные жизни в лучшую с точки зрения духовности сторону. Ко всему прочему юный слуга божий крайне не заботится о личном самочувствии, питаясь как подобает Священным Писаниям мало и не часто, и вечно ощущая необъяснимое недомогание то ли от физической слабости, то ли от душевных терзаний.
Провинциальные люди вьют из него нитки, ещё более усугубляя нервно-усталый вид главного героя, превращая его в некое подобие ходячего полумертвеца, который к тому же всё более погружается в мысленные дебаты с самим собой, используя для раскадровки ума красное вино и хлеб. Вечно откупоренная бутылка на рабочем столе местного святителя мудрости приводит жителей в замешательство, рождая волну слухов о ясном злоупотреблении им нескончаемого количества виноградного увеселительного напитка. Что же здесь правда? И о чём говорит герой наедине с собой, записывая наблюдения за всем происходящим в провинции в личный дневник?..
Режиссёр данной картины Робер Брессон представил многогранно-таинственную историю, которая поднимает массу поистине значимых проблем. Роль духовного развития в жизни отдельно взятого человека, значение духовного наставника в процессе поиска своего места в этом сложном мире, профессиональная индивидуальность и компетентность этого самого наставника и многие другие темы составляют содержание рассматриваемой киноленты. Постановщику удалось завуалировать личную оценку повествовательных элементов работы посредством незатихающего диалога главного героя со своим рукописным отражением, которое составляет значительную часть сюжета представленной истории.
Таким образом, 'Дневник сельского священника' является воистину широкоугольным кинематографическим произведением, действующим внешне крайне скупо, однако очень глубоко раскрывающим проблематику духовных исканий живого человека, трепещущего найти истину в повседневной жизни, которая в свою очередь выступает лишь плацдармом для будущей Вечной Жизни. Но готовы ли мы к ней?
Третья лента Брессона – быть может, самое эмоционально тяжелое кино из всего, что этот режиссер снял за всю свою карьеру. Вдохновленный прозой Достоевского роман Жоржа Бернаноса беспощадно показывает апории веры, опровергая мнение о том, что духовная жизнь христианина – это что-то застывшее. Священник из Амбрикура в исполнении непрофессионала Клода Лейдю – это воплощенная хрупкость духовности, сталкивающаяся с безжалостным миром, юношеская восторженность бывшего семинариста, еще не знающая цинизма. В то же время это и максимализм, не ведающий берегов и отдающий фанатизмом. Не зря более опытный священник наставляет главного героя весьма уместными замечаниями в том числе и по поводу здоровья, которым тот не дорожит.
Взявшись самозабвенно бороться за чужие души, священник из Амбрикура, так как его показывает Брессон, быстро сгорает. И несмотря на то, что плоды его пастырской деятельности есть, и они весьма ощутимы, сам он не имеет того, чему учит, хотя и верит в это. «Дневник сельского священника», как и «Дамы Булонского леса», еще чрезвычайно перегружены многословными диалогами, в нем нет еще той хлесткой брессоновской тактильной лаконичности, которые отличают «Приговоренного к смерти…», «Карманника» и «Мушетт». В этом смысле перед нами – добротное психологическое кино с погружением в экзистенциальные глубины: при этом Брессон, как и Бернанос, не боится неудобных вопросов в отношении веры, неверия, сомнения, отчаяния (в этой связи нельзя не заметить родственную связь «Дневника…» с бергмановским «Причастием»).
Доблестно вместе с героем, бросаясь в схватку с человеческим отчаянием, Брессон выстраивает мощнейшие в своей эмоциональности эпизоды бесед священника из Амбрикура с графиней и ее дочерью. Герой «Дневника…», как и быковский Сотников, чем дальше, тем больше погружается в пучину телесной немощи, но дух его все больше укрепляется на крестном пути недоказуемой веры: он доказывает, спорит, опровергает, борется за чужую душу, вкладывая в это все свои силы. «Дневник сельского священника», вероятно, как и роман Бернаноса (не скажу точно, не читал), вызывает у зрителя ощущение таких разверзающихся бездн, такой глубины, полностью постичь которую он не в состоянии: диалоги, речь, теологические дуэли бомбардируют зрителя неумолимо с каждым новым эпизодом утомляя его, как и главного героя.
Понять и усвоить все это с первого, да и с второго просмотра решительно невозможно. При всех сомнениях и душевных страданиях героя, постановщик снял фильм не об утрате веры и даже не об отчаянии, разъедающем душу всякого выгоревшего и разочаровавшегося в Боге христианина (это не «Причастие»). «Дневник сельского священника» - о том, что страдание, как физическое, так и духовное (как тщательно Брессон показывает, что его герой не может молиться, как понуждает себя на это и как мучается от невозможности себя заставить!), - это тот спасительный крест, на котором распинаются все сомнения, грехи и страсти верующего. По этой причине именно изображение креста с закадровым комментарием о последних часах главного героя и завершают фильм – это предел брессоновской художественной аскезы и вместе с тем ее полное символическое выражение.
Христианское кино не первостепенно должно быть о жизни и личности Христа или содержать религиозные сюжеты, но оно преподносит моральные ценности. Безусловно, нравственность в одной прочной связке с религией, но и человеку непросвещенному при упоминании слова мораль понятно, о чём идёт речь.
Так фильм Робера Брессона «Дневник сельского священника» постижим вне зависимости от веры или неверия. Дело священника – чёткий и надёжный контроль своего отношения к действительности и фантазиям, но если контроль не срабатывает, то рабочий механизм ломается, грозя уничтожить личность. Согласитесь, что сие утверждение можно отнести ко многим сферам нашей жизни? Для кого-то из нас надёжным прибежищем является молитва, для кого-то семья, любимое хобби и пр.
Испытания, которые выпадают на удел молодого сельского священника часть каждодневной дисциплины. Кюре из Амбрикура исполняет свой долг в борьбе за души окрестных жителей. Однако, прихожане не горят желанием что-то менять в своей жизни, и священника преследует ощущение скудности собственных возможностей по сравнению с честолюбивыми замыслами. Подавленное чувство разгорается ярким пламенем, бессонница и болезнь не знают жалости, кажется, что герой вот-вот разорвется на куски от сотрясающей боли.
Актёр, утверждённый на главную роль, Клод Лейдю некоторое время жил в монастыре, подобная позиция к рабочему подходу меняет рисунок роли. Лейдю в кадре ведёт себя смиренно и проявляет нравственное мужество, но его герой не поднимает дух, а признает свою вину, не будучи виноватым, возможно, жаждет для себя получить прощение и свободу.
Фильм снят по одноименному роману Жоржа Бернаноса, но грозящие разорвать на куски личностные терзания, напоминают переживания по Кафке. Кюре ведёт записи и его голос из дневников шевелится в глубине, во мраке коридоров и твердит что-то о жизненной катастрофе.
Всё вокруг – грубо, чёрно-белые тона, полное отсутствие красок и духовная неряшливость. Среди этого скользит уставший растерянный взгляд, что теряется в сомнениях. Живой звук и многочисленные натуральные съемки (своим аскетичным подходом Робера Брессон и отличается) придают ощущение соучастия для зрителя. Картина величайшего французского режиссёра взывает к лучшей стороне человека, если она у него есть.
Нравственные и эстетические ограничения в судьбе священника отсеивают посредственность, но закаляют ли они дух того, кто благоговейно должен исповедовать свою веру? И в чём найти опору нам, не укрепленным в своей духовности?
Робер Брессон не стал для меня тем самым первым классиком, с которым я начал свое знакомство. Постепенно ознакамливаясь с такими режиссерами как Пьер Паоло Пазолини и Франсуа Трюффо, вдруг, где-то на периферии возник Брессон. К просмотру данного произведения меня сподвигла моя необъятная любознательность к религиозным сюжетам, и, сказать по-правде, эта история оставила неизгладимое впечатление.
Являясь абсолютно классическим киношедевром, 'Дневник сельского священника' ставит перед собой задачу предстать перед зрителем истинно авторским откровением. Сюжет фильма раскрывается стремительно, и погружает нас во внутренний мир высокодуховного человека, к которому окружающие его люди относятся с пренебрежением. Брессон рисует крупными мазками, понятными всем, как 'отче наш' историю о пренебрежении к религии. Это фильм о смерти духовности и морали, о том, что жизнь как борьба с трудностями и болью оправдывает средства. 'Дневник' как послание к человеку о том, что любовь и духовная чистота спасут этот мир, кино это прекрасно всем, начиная от актеров, и заканчивая видеорядом.
Чистая как небо и живописная работа мастера Брессона не оставит равнодушным зрителя, знакомого с религиозной эстетикой, высокоморальными сюжетами, воспитанного на правильных и здоровых фильмах. Браво, маэстро.
Любовь - чувство поистине необъяснимое. Отчего мы любим то или иное, мы подчас не способны трезво оценить. Так, я не смогу, наверное, внятно объяснить, почему именно 'Дневник сельского священника' Брессона от 1950 г. стал моим самым любимым фильмом, настолько любимым, что я долго не решалась о нем написать.
Пожалуй, 'Дневник...' - главный фильм Робера Брессона, и не потому, что самый известный, - нет, в нем сосредоточены и исследованы все темы, которые являются главными в творчестве этого замечательного режиссера. Скромность, аскетичность стиля, намеренное избегание громких сцен и сложных сюжетных коллизий - вот то, с чего начинался классический Брессон, и именно в 'Дневнике...' он впервые 'заговорил' свои уникальным, ныне узнаваемым, языком.
Сюжет 'Дневника...' прост и тем, без сомнения, гениален. За основу Брессон взял небольшую одноименную книгу и вырезал из нее почти все диалоги, из провинциальной драмы превратив историю в масштабную трагедию множества человеческих судеб.
Главный герой, молодой безымянный священник (с поразительно глубоким взглядом, поразившем меня), закончив обучение, приезжает в небольшое поселение, чтобы сменить на месте старого священника. Открывшаяся герою скромная французская провинция - как и все провинции мира, стоит заметить - является средоточением всего грубого, низкого, пошлого и глупого; то, что скрыто за яркими вывесками и огнями больших городов, в селе, где все знают друг друга, плетут интриги, помнят обиды до гробовой доски и не оставляют надежд сжить недруга со свету, - в нем бесстыдно проявляется, являя человеческую склонность к ничтожной, мелочной, пошлейшей жизни. Молодого священника (чем-то похожего на князя Мышкина, поскольку Брессон был большим поклонником Достоевского) гнетет низость человеческих переживаний. Его новый друг, тоже священник, говорит ему, что стоит смириться с грубостью человеческой натуры: как ни взывай к божественному в человеке, к его любви к прекрасному, чистому, к его творческому чутью, - все окажется безуспешным, ибо скотская жизнь представляется местным легче - и правильнее, - нежели жизнь духа, обращенного к непознанной вечности.
Молодой священник не принимает этого совета, искренне веря, что человека из его мещанских драм и низких интересов может вырвать искренняя любовь и забота о нем, как о Личности. И некоторые добрые души, которые кажутся в этом месте существами не от мира сего, отвечают взаимностью на бескорыстную любовь этого чужого им, в сущности, человека. Большинство же не понимает желания священника помочь им; само стремление этого человека проникнуть в их сердца, хоть бы и затем, чтобы принести в них заветную любовь, встречается ими с агрессией; они не ищут ничьей любви, им не нужна ни божеская истина, ни человеческая правда, и даже самое бескорыстное и светлое чувство отступает перед намерением человека совершить подлость, низость, преступление. Любовь бессильна, хоть и деятельна; любовь не обращает сердца, а их отпугивает; любовь говорит об истине, но слова ее принимаются за ложь.
Стремясь бесконечно отдавать себя другим людям, уже и не пытаясь найти у них понимание, главный герой постепенно приходит к полному опустошению, за которым его ждет только мучительная смерть. Бессмысленность его миссии на земле, невозможность обратить людей одной лишь искренностью к добру и уважению, - все это истачивает и без того больной организм молодого человека. Он страдает головными болями, бессонницей; из-за больного желудка он не может употреблять в пищу ничего, кроме вина и хлеба (и тут вспоминаются слова Христа о его 'плоти и крови'). Чем страшнее и заметнее мучения несчастного человека, тем с большим непониманием на него смотрят окружающее: уже не таясь, его в глаза называют 'больным' и 'пьянчугой', стремятся кольнуть побольнее, словно нарочно растравляя его раны. Так и ждешь от окружения главного героя слов: 'Яви нам чудо - лишь тогда мы уверуем, что ты можешь говорить с нами и взывать к своей истине'.
Конечно, это очень тяжелый фильм. Всю первую половину испытывая недоумение, я затем, помню, проплакала все оставшееся время до финала ленты, даже не понимая, отчего это - от ужаса, жалости или восхищения.
И, конечно, фильм уникален. Не потому, что он глубок, красив и печален. Просто повторить его невозможно - во многом из-за того, что лучшая часть его даже не поддается полному описанию.
Пожалуй, все работы Брессона, несмотря на кажущуюся простоту, обладают столь ярко выраженной глубиной содержания, что ни излишняя холодность повествования, ни кажущийся порой излишне напыщенным драматизм не могут ни в коей мере того изменить. И Дневник сельского священника, разумеется, никоим образом не оказывается выделенным из общей стилистики - всё та же тема одиночества вкупе с умением помогать всем вокруг, кроме себя самого, всё та же гнетущая неуверенность человека, которого так и не смогли убедить в том, что можно быть уверенным в самом факте существования завтрашнего дня, всё то же тягостное восприятие собственных внутренних и внешних благ сквозь призму невыносимого внутреннего страдания, всё то же невзросление личности, пустопорожнее и набившее самому Брессону оскомину, которое отличает даже тех порой, кому в силу их должности это попросту противопоказано.
Брессон прав - именно поколение поздних сороковых прошлого века, хоть и не заставшее войны в полной мере, но привыкшее жить, скажем прямо, во внутреннем ожидании какого бы то ни было подвоха от окружающей действительности, чаще всего и не желающее замечать что-либо, за исключением этих самых подвохов, определяло то, каким вырастет и следующее поколение - то самое, поздних пятидесятых, со сжатыми кулачками прям с рождения, которым все что-то должны, все им почему-то чем-то обязаны и, да, именно то поколение, которое умело и умеет лишь отвечать злом - и на зло, и на благо.
Лучше не стало - и не могло стать, и в этом Брессон прав, чего уж отрицать очевидное - зацикленные на собственной паранойе и неустанном желании найти хоть и минимальный, но вред для себя взрослые упрямо воспитывали детей в ощущении собственной неполноценности, попутно обвиняя их в том, что это ощущение собственной неполноценности их не устраивает. Да, ровно так, как и у позднего Бергмана - родитель страдал, и ребёнок должен страдать, родитель мстил, и ребёнок должен мстить, далее аналогию можно и не продолжать. Дети вырастали - и продолжали жить ровно так, как их научили - с гнётом вины, привязанностью к материальным ценностям, излишним чувством ответственности и, да - необоснованной, абсолютно животной злобой.
И каково находиться во всей этой клоаке тому, кому, в общем-то, реальность в такой форме вообще не нужна - да разумеется, что не слишком приятно. Однако же и распускаться, опускаясь до уровня постоянных жалоб - тоже удел тех, в ком потом эти жалобы обращаются во всю ту же бескомпромиссную злобу.
Брессон не показывает выхода из этого замкнутого круга, потому как, при подобном восприятии реальности, этого выхода попросту нет. Что не говорит о том, что сама реальность в чём-либо повинна - ведь зависит всё только лишь от того, кто на неё влияет, то есть от самого человека.
Брессон показывает самые распространённые заблуждения - наставничество вкупе с отсутствием веры, равнодушие вкупе с кипой семейных обид, злость вкупе с манипулированием окружающими, обесценивание окружающих в угоду собственному имиджу, самооправдание силой собственного недуга, и, да, разумеется, самое важное - нежелание видеть что-то за пределами собственных разочарований.
Но Брессон не такой уж и циник, одну подсказку он всё же оставляет для тех, кому такое видение действительности не по нраву - даже когда всё кажется беспросветным, всегда найдётся тот, кто захочет помочь бескорыстно. И сразу же предостерегает - но найдётся и тот, кто в подобного рода помощь заложит настолько злой умысел, что даже от самого желания помочь ничего не останется. И всё зависит только лишь от человека - по какому пути он пойдёт. Разумеется, чаще выбирают второй. Разумеется - потому лишь, что меркантильность и поныне является определяющим для большинства мерилом.
Но, несмотря на очевидно грустный финал, ощущение после себя работа оставляет очень и очень светлое. Будто пыль прям внутри черепной коробки смахнули очень и очень бережно.
Когда-то давно, в далекой-далекой галактике в кино ходили не ради того, чтобы пожевать попкорн, поржать и пощупать в темном зале филейные части своей возлюбленной, но для получения своеобразного опыта, ощущения, со-знания чего-то выходящего за рамки опытной, эмпирической очевидности...проще говоря(sic!) трансцендентного. С этой точки зрения, кинематограф предоставлял чрезвычайно удобные средства и возможности для его выражения. Действительно - с помощью киноленты режиссер способен не только преодолевать сколь угодно великие расстояния и временные промежутки, но и таким образом управлять вниманием зрителя, чтобы тот наконец увидел то, что ему никак не удается разглядеть сквозь толщу обыденности. Результативнее всего, на мой взгляд, в мировом кинематографе эту возможность использовал французский режиссер Робер Брессон.
Прежде, чем разбираться с фильмом - необходимо выяснить одну вещь. Что выражает собой кино? И если это все-таки символ, ступень, указатель, то на что именно он указывает. Как мне кажется, в современном кинематографа всегда лишь на...самое себя и точка! Но, казалось бы не так давно, все было совсем иначе. Оглядываясь назад, поражаешься обилию идей, взглядов, попыток экспериментов над новым способом изображения чего-то великого и грандиозного! Неореализм Росселини, психологизм Антониони, сюрреализм Бунюэля...Каждый из них по-настоящему гениально умел отразить в фильме идею - отчаяния, сострадания, добра, истины, любви, смерти и т.д. Но, на мой взгляд, Брессон самый великий из всех, потому что решился замахнуться на выражение самого высочайшего и недостижимого - Бога.
Если всякий фильм - выражение жизненного опыта, то кино Брессона - выражение опыта религиозного, практически полностью утраченного на сегодня. Больше всего меня приводит в замешательство (и несколько страшит) тот факт, что Брессон совсем не впадает в мистическое, эзотерическое и 'чудесное' изображение обоженной действительности. Скорее наоборот, реальность у Брессона - холодна, отчуждена, жестока и бесчеловечна. Герой фильма беспрестанно ищет в ней Бога, а находит лишь...одиночество, страдания, непонимание, смерть. Но все это-ничто в сравнении с ужасом от вопроса, который задаешь сам себе - 'А если Его...нет'.
Друзья, рассматривая объективно свои эмоции должен сказать вам, что есть фильмы которые меня пугают, но такого абсолютного, кристально-чистого страха перед пустотой бытия, который рождается при просмотре последних кадров «Дневника…» я не испытывал никогда. Мысль, отраженная Брессоном в этом двухчасовом фильме, показалась мне настолько необъятной, хаотической и...безумной, что я...поскорее сбежал от нее! Эта самая простейшая и самая глубочайшая дилемма жизни, с которой мы (русские) связаны тысячелетней историей, неумолимо вознесется крестом над всей вашей скоротечной жизнью, вопрошая о чем-то самом важном, что беспощадно и бессмысленно потеряно в современности...Возможно, что навсегда. Не так просто описать этот страх, потому что он не имеет объективной привязки во внешнем мире, а уходит корнями в вечность. Он один для всех, но у каждого свой.
Брессон – первый из режиссеров, кто стал акцентировать внимание на самых глубинных и потаенных уголках нашей души. Для этого он изобрел совершенно новаторский метод съемки. Вы не найдете в кадре ни одной лишней детали – все минимизировано до предела - любой жест, движение, мимика (практически отсутствующая), положения вещей и даже тени. Поначалу абсолютно непривычно видеть перед собой «пустой» кадр, но постепенно магическим образом он начинает заполняться причем посредством нашего собственного сознания. Зритель – это уже не раб, вынужденный «хавать» предложенное, но наблюдатель, соучастник и, в конечном счете, творец, расписывающий чистое полотно своими чувствами.
Говорить о Брессоне можно неделями, но, обнаружится, что ты ничего и не сказал. А вот молчание (что и доказывают его картины) куда более информативнее и выразительнее, чем самая ярая, пламенная и неистовая речь...
Вера ушла, и мрак постепенно заполняет душу. На пороге маячат тени, они уже совсем близко... Бессилие и одиночество... Затягивающий омут тоски... безысходность. И нет теперь даже той преграды, которую раньше приходилось преодолевать, чтобы ощутить Его присутствие. Ты один несешь свой крест - небеса пусты. Трепетная незащищенность и удивительная глубина этого взгляда, отражающего в себе все оттенки чувств, говорит больше, чем монотонный закадровый голос, с беспощадной и неумолимой честностью обнажающий всю боль и отчаяние телесной немощи. Боже, Боже, зачем Ты оставил меня...
Это состояние богооставленности, многократно засвидетельствованное христианским опытом, может быть впервые так буквально и откровенно показано кинематографом. Но исповедь, записанная на страницах тетради и как бы открытая для всех, однако удивительным образом оказывается утаенной от поверхностного взгляда. 'Дневник сельского священника' может казаться маловыразительным и образно бедным в своей лаконичности, но именно к такой 'аскетической' манере изложения и стремится режиссер, убирая из литературного первоисточника все 'лишнее', внешнее, яркое, приглушая пестроту жизненного многообразия и как бы превращая в фон все то, что не имеет прямого отношения к внутренней работе человеческой души, которая и является по сути основным содержанием брессоновских картин. Благодаря такой манере изложения на первый план выступает духовная жизнь человека, трансцендентная природа его стремлений и надежд. Подобным способом подачи сюжета Робер Брессон создает своеобразный кинематографический аналог обратной перспективы, вырабатывает стиль, который можно назвать 'иконичным'.
Экранизируя одноименное произведение Жоржа Бернаноса, режиссер пытается максимально точно следовать 'духу' книги, главная сюжетная линия которой достаточно проста. Молодой кюре, искренне желающий посвятить себя Богу и людям, приезжает в вверенный ему бедный церковный приход с искренним желанием достойно начать свое первое пасторское служение. Но встречает по отношению к себе лишь холод и отчуждение. Вскоре выясняется, что он смертельно болен... И перед глазами зрителя разворачивается невидимая, но тяжелая и мучительная борьба воли и веры человеческой с непрерывными ударами судьбы, людскими наветами и искушениями духа, на фоне которых отчетливо начинает проступать другая внутренняя реальность, может быть, более значимая, чем внешние события фильма. Ведь символический ряд картины выстроен по принципу Литургии или крестного хода, и кюре из Амбрикура в течение всего повествования буквально повторяет этапы пути Христа на Голгофу. Понимание такой зависимости, неслучайности страданий, такой 'обреченности вечной агонии' приходит к священнику постепенно, через осознание высшей предопределенности своего мученического пути. Эта евангельская тема пришедшей в мир красоты, неузнанной и попранной, но умалившей себя до конца, пронизывает весь фильм, в котором вечному образу князя Мышкина даруется 'благодать', а желание помогать людям приносит свои плоды. И действительность этого дара духовного исцеления очень явственно показана в центральной сцене разговора кюре и графини, где зритель становится свидетелем того, как постепенно раскрываются двери той внутренней темницы, куда отчаявшаяся женщина как бы затворилась от Бога и людей наедине со своим безвременно умершим сыном. Именно такую скрытую духовную борьбу и стремится передать режиссер. И ему действительно удается показать тайну возрождения человеческой души.
Духовная нищета, в которой с такой беспощадностью к себе признается кюре, то внешнее, кажущееся бессилие и физическая немощь, дающие основание окружающим людям обвинять его в слабости характера, между тем скрывают настоящую внутреннюю силу. Он 'из той породы, что умеет не сдаваться', - говорит про него один из героев картины. Этот несгибаемый внутренний стержень, характерный для многих героев брессоновских фильмов, непреклонность и верность избранному пути, вместе с предельной уязвимостью, чистотой и открытостью души создает удивительный образ истинной, в страданиях и сомнениях рожденной праведности в нашем больном и искаженном мире. Впечатляют та воля и дерзновение, с которыми молодой священник вновь и вновь, несмотря на давление обстоятельств и времени, пытается жить так, как было заповедано Богом, забывая о себе и всецело, вплоть до последней минуты своей жизни, отдавая себя людям. И сам этот отчаянный порыв, усилия и муки на пути к тому, что он считает истинным и единственно важным в этом мире, едва ли не значительнее и сильнее действуют на человеческие сердца, чем уже состоявшаяся святость, порой непонятная и далекая. Он как горящая свеча, поставленная на виду у всех, - от нее можно отвернуться, но не заметить ее невозможно. И герои фильма тянутся к нему, порой ненавидя и сопротивляясь, подобно дочери графа или ученице Серафите. Но где-то в глубине они знают, что его внутреннее тепло способно растопить их замерзшие, истосковавшиеся по любви души...
Но как все-таки страшно умирать - этот страх не уходит до самого конца, здесь, в этой пыльной мансарде чужого дома, в одиночестве, на старых лоскутьях бедной кровати. Тоска не отпускает, последний пустой листок, теперь уже бесполезный, падает на пол, а мрак застилает глаза... И как прекрасна жизнь, как хороши рассветы с пением птиц за окном, как благословенна молодость, риск и сильный веселый ветер, бьющий в лицо при быстрой езде. Каким стало вдруг все свежим и чистым... Господи, да будет на все Твоя воля.
Всмотритесь в лицо Клода Лейдю - оно перманентно более освещено, нежели другие части его тела и статично. Получается очень интересная аналогия с живой иконой. Нехитрыми техническими уловками достигается эффект одухотворенности, которая будет сопровождать героя на протяжении всего фильма. И совсем тут не важно, что Лейдю ранее не снимался в кино. Важна та атмосфера, которую он создает.
Технически все уловки Робера Брессона также просты, как и 'одухотворенность' Лейдю. Что и говорить, если большую часть фильма составляет начитка на камеру теста 'Дневника', написанного Жоржем Бернаносом. Таким образом, как бы озвучиваются все мысли и внутренние терзания священника. Получается очень просто и незатейливо. Но при этом, режиссер ни разу не позволяет форме получить приоритет над содержанием. Все внимание посвящено сути.
Важно, что перед зрителем не будет происходить ничего особенного. Тем удивительнее то, что при отсутствии событийности картина окажется очень глубокой, будто проникающей в самую суть вещей. Проникающей в самую суть постоянной борьбы между духовным и человеческим, которой и славится христианство.
Помните, как у Бернаноса: 'У меня приход как приход, ничего особенного. Все приходы на одно лицо. Теперешние, естественно, приходы. Я сказал вчера об этом норанфонтскому кюре: добро и зло здесь в равновесии, но только центр их тяжести лежит низко, очень низко. Или, если предпочитаете, добро и зло наслаиваются одно на другое, не перемешиваясь, как жидкости разной плотности'.
Таким образом, перед нами пример кинематографического минимализма, который обусловлен прежде всего религиозной подоплекой сюжета. Впоследствии Мельвилль снял очень похожую картину как по стилистике, так и по сути. Но кино-рассказ про священника Леона-Морена оказывается более понятным и экспрессивным. Брессон же предлагает зрителю обратиться к глубинам своей интуиции, создавая преимущественно контуры.
