Шарлота известная пианистка, достигшая в музыке виртуозности, но так и не сумевшая подчинить себе зыбкую материю семейного счастья. После смерти сожителя, она принимает приглашение одной из дочерей Евы проведать ее с мужем в их скромном, уютном на первый взгляд маленьком мирке. Сначала, кажется, что произошло слияние разлученными на долгие годы случайными обстоятельствами, горячо любящих друг друга матери и дочери. Внимательные жести, нежные слова, крепкие объятия – идеальный сценарий воссоединения двух близких людей, и только отдельно реплики зарождают в сердце тревогу и ожидание беды. Но вот наедине все маски сорваны и не малейшей иллюзии не дано затеряться среди монологов, которые выдают обоюдную неприязнь, выискивание недостатков, стремление переиграть в замысловатой партии соперника, просчитать его слова, желания, поступки. Младшая, тяжелобольная дочь Шарлоты Хелена также оказалась частью жизни Евы, которую та взяла под полную свою и мужа опеку. Этот факт становится неприятной неожиданностью для матери, которая, несмотря на ярые переубеждения в первую очередь себя, очевидно, чувствует вину если не в прогрессировании болезни, то, по крайней мере, в отказе необходимого присутствия и поддержки для дочери.
По жизни Шарлота всегда пыталась держатся, что называется, бодрячком. Не смотря на сильные боли в спине и проблемы со сном, она всецело отдавалась музыки, и казалась вполне довольна положением вещей. Дочерей и мужа она никогда особо не баловала вниманием, и оставила однажды супруга ради другого мужчины, особых угрызений по этому поводу не испытывая. Под занавес жизни, у нее кроме музыки, денег, которые ей не истратить и импресарио, полностью равнодушным к ее излияниям души – ничего не осталось, перед ней все отчетливей вырисовывается образ одиночества, и едва ли он будет Шарлоте по душе.
Ева пережила в своей жизни немало грустных сцен: неразделенное обожание к матери, переросшее со временем в ненависть, аборт и разрыв помолвки, потеря маленького сына, как результат не возможность любить и внутренняя настойчивая мольба об избавлении души от тела и земных мучительных забот. В момент откровения она объясняет матери, что никогда не чувствовала себя счастливой рядом с ней, ощущала свою некрасивость, глупость, недостойность. Особенно эмоционально она описывает ад, в котором жила, когда Шарлотта, на недолгий срок, осознав свои ошибки, решила искупить все повышенным вниманием к дочери.
Как знаком мне мотив наверстывания упущенного времени родителями, которое они не посвятили воспитанию своих чад. На тебя обрушивается стена заботы, строгости, благих намерений и далеко идущих планов, под напором которой просто невозможно дышать, как будто к груди постоянно привязан гранитный камень. От этого тяжело на душе, ежесекундно хочется плакать и непреодолимое желание бежать, пока ноги не откажутся ходить.
Какая палитра эмоций, как четко до малейших деталей продуманы образы и их чувства, удивительно. Постоянное ожидание взрыва обоюдной ненависти и упреков, но драматическая сцена превосходит все самые смелые ожидания. Жизненность, следы красного вина на губах, искаженное гримасой боли лица, булькающие звуки всхлипывания, все то, чем часто пренебрегают современные актеры из тщеславного желания быть всегда красивыми на экране. В горле стает ком от созерцания на годы постаревшей после разговора Шарлотты и пучины отчаяния, а иногда отвращения в глазах Евы. Диалог–избавление от накопившихся в чулане памяти воспоминаний можно перепечатать целиком и по отдельным фрагментам изучать проблемы взаимоотношения в семьях и причины покалеченных жизней. Думаю, многие услышат свои мысли и драму жизни из уст персонажей.
Любите друг друга, прощайте, пытайтесь понять слабости, объясняйтесь, говорите, не замыкайте горечи и обиду на долгие годы в себе, ищите в окружающих свет, тянитесь к нему, живите, а не существуйте…
Конечно, я знаю об этом фильме давно, но смотреть его вдруг, мне кажется, неверным. Поэтому я дождалась особенной атмосферы, точно знала, что никто не будет отвлекать и приступила.
Вообще, фильм- диалог в монологе. Или наоборот. Фильм точно для всех дочерей и матерей. Любая степень конфликта требует, чтобы вы увидели его.
Я долго размышляла, а дает ли такая откровенность результат? Стоит ли вообще 'трогать' то больное, что терзает тебя годами?
В фильме дочь - удивительно несчастная женщина, которая, кажется, живет понарошку и боится помешать кому-то, поэтому взваливает на себя все самые тяжелые обязанности. Ее единственная радость - верить, что умерший сын - не умер.
Она не любит мужа, не слышит его слов восхищения и не чувствует его желания быть близким не только другом. Она заполнила себя всю ненавистью к матери за сломанную жизнь, отсутствие детства, погубленную в юности любовь.
Она питает себя этой болью ежедневно. Это ее смысл.
И вот, спустя семь лет, они встречаются с матерью - звездой. Женщиной, по сути, обычной, но желающей в глазах каждого оставаться богиней.
Мало ли их таких?
Мало ли матерей, которые рожают и потом не знают что делать со своим чадом, кому его отдать и как бы самой побыстрее вернуться к делу?
В фильме четко показано, что девочка, которая зациклилась на ошибках матери не способна увидеть ничего хорошего ни в ком.
Мать же, свои ошибки всегда оправдывает желанием лучшей доли для ребенка, мать сначала проявляет мужество и слушает исповедь дочери, но потом не выдерживает и уезжает. И дочь имеет выбор: продолжать ненавидеть или все-таки увидеть луч света в темном царстве и ухватиться за него?
Для меня очень полезным оказался фильм именно с точки зрения понимания, что не переделать взрослую женщину, у которой есть свои модели, свои критерии и которую, в сущности, тоже никто никогда не любил.
Формально 'Соната' похожа на поздние фильмы Бергмана: внутрисемейные страсти на замкнутом пространстве с участием двух героинь, одна из которых Лив Ульман. Лишь на первом уровне фильм интересен как драма о конфликте поколений, проблеме выбора между искусством и семьей, издержках подобного выбора.
К 'Сонате' статус Бергмана как своего рода аналога Достоевского с узнаваемым специфическим миром, населенным одними и теми же актерами, психопатологическими страстями вполне себе устоялся. Бергман и воспринимался как глубочайший психолог, исследователь потаенных глубин и проч. Но ведь у него были и другие фильмы. В 'Земляничной поляне', 'Девичьем источнике', 'Лете с Моникой','Улыбках летней ночи', 'Седьмой печати' нет и в помине мрачного умствования, холодных женских абстракций, богоборчества. К концу семидесятых, возможно Бергман на художественном уровне понял, что каморку нужно чем-то обновить, в связи с чем он и пригласил на главную роль Ингрид Бергман.
Трудно представить менее схожих по жизненному пути, темпераменту, чувству юмора и жизненным ценностям однофамильцев. Ингрид на съемках откровенно посмеивалась над надуманностью диалогов и глубокомысленностью режиссера, казавшимися ей вычурными и нежизненными. В мире персонажей Бергмана появилась здравомыслящая эгоистичная женщина с хорошими манерами, которую по сюжету принялась атаковать обычная Лив Ульман.
Вдруг выясняется, что на фоне объективно незаинтересованного лица любимый страдающий совестливый богоборческий персонаж режиссера воспринимается как психически больной человек (что не так бросается в глаза в картинах Бергмана, где героини слеплены из одного теста и все совершают надуманные поступки). Инквизиторский безжалостный обличительный монолог героини Ульман помимо очевидной пристрастности больше дискридитирует авторскую любимицу нежели персонажа Ингрид. Персонаж Ульман радости не приносит никому, включая любящего мужа, мучится сама и мучит всех окружающих. Это в малой степени связано с издержками якобы воспитания: она такая во всех фильмах Бергмана. Уж как-то неловко говорить о том, что такие вещи как хорошие манеры, деликатность, такт абсолютно не нужны в мире оголенных нервов Бергмана.
Представьте себе роман Достоевского, в котором главным героем стал бы персонаж Тургенева, воспитанный и сдержанный, занимающий центральное место в системе сюжетообразования. Он бы выслушал бредовые монологи героев, помог кому-нибудь, да и перестал с ними общаться. Так сделала и героиня Бергман. Она с достоинством приняла помои, вылитые на нее ненавидевшей с детства, как выяснилось, дочери, и уехала себе. Согласно логике предыдущих фильмов режиссера Ингрид обязана была бы выдать встречную историю о ужасном поведении, комплексах и ущербах дочери, однако в фильме этого нет.
'Есть только одна правда. Одна ложь. Сожаления не будет'- исступленно вещает персонаж Ульман, добавляя, что ее мать нужно изолировать в отдельный лагерь. А это уже фашизм. При всех очевидных издержках и эгоизме героини Ингрид она является талантливой, тонко чувствующей, совестливой старой женщиной, делавшей то, что умеет и как умеет, доставляя радость людям. В строку же ей заносятся и попытки научить дочь играть на пианино, и приучить к гимнастике и проч.
Самое интересное в фильме, то что Бергман занялся рефлексией на тему: а как его фирменное кино со страстями и богоборчеством, суицидальными порывами любимых героинь должно восприниматься 'обычным' зрителем, не богоборцем, социально и семейно адаптированным, имеющим другие ценности. Видимо, как персонажем Ингрид: посмотреть и уехать, не подвергая себя однообразным постоянным истязанием в устойчивом эмоциональном регистре. Бергман снимал фильмы не с целью иллюстрации банального тезиса о тонкой грани, отделяющей норму от помешательства, однако именно 'Осеняя соната' позволяет сделать вывод о том, что фильмы, населенные только Лив Ульман и ее подругами схожего темперамента, без контрастных значимых иных персонажей именно из-за отсутствия нормы представляют собой узкоспециальные исследования патологий психики. Это предполагает целевую специальную аудиторию психиаторов и вряд ли может претендовать на интерес более широкой аудитории.
Такой вот финт с введением персонажа со стороны в лабораторию Бергмана оказался чрезвычайно плодотворным. 'Осенняя соната'- лучший из снятых в семидесятые годы фильмов Бергманом, понявшим и осознавшим тупик своих кьеркегоровских работ. В восьмидесятые были уже и 'Волшебная флейта' и чудная рождественная сказка о спасении сирот в духе Диккенса.
Шарлотта в исполнении Ингрид Бергмэн, гастролирующая известная пианистка, навещающая свою дочь Еву, играемую Ливом Уллмэнном. Они не видели друг друга в течение 7 лет.
Сначала, все прекрасно, поскольку мать и дочь прилагают все усилия, чтобы сделать их долгожданную встречу друг для друга настолько удобным и приятным насколько возможно. Спустя время, они задаются вопросом об ожиданиях, чувствах и отношении друг к другу.
Шарлотта - очень талантливая, но полностью ушедшая в себя женщина. Ева - милая неряха. Сначала ленты проскальзывают ехидных обмененных замечаний, но поворотный момент - то, когда Ева предлагает играть на фортепьяно для своей матери. Она играет так хорошо, на сколько она может, но звуки музыки, неказисты и немелодичны. Когда она просит, чтобы ее мать играла часть для нее, Шарлотта делает одну вещь, которая сигнализировала ей, что 'война началась'. Она убирает стойку для нот на фортепьяно. (Когда пианистам запомнили часть, они делают это, чтобы показать аудитории, что у них нет никакой потребности в печатной музыке.) Шарлотта, конечно, играет восхитительно. Однако, ущерб нанесен. Мать имеет успех, и дочь - отказ. В последствии все выливается в бурные эмоциональные откровения дочери на всю жизнь, проведенную со своей матерью, открывая ей глаза на истинные отношения матери-дочери, без прикрас и цензуры.
Игра актеров выше всяких похвал, как и сама постановка выдающегося режиссера и сценариста Ингмара Бергмана.
'Осенняя соната': любовь с удушающими нотками ненависти
В каждой семье есть тайны. В каждом доме своя особенная пыль. Разные роли, разные игры и разные правила. Ингмар Бергман рисует раскалывающуюся по трещинам семью знаменитой пианистки Шарлотты и ее дочерей.
Эва приглашает свою мать, всемирно известную пианистку, Шарлотту, к себе в Норвегию в загородный дом, так как та, по ее мнению в отчаянии после смерти ее очередного мужа - Леонардо. Видно, как старательно Эва пишет письмо своей матери, с каким трепетом она ее ждет. Мать приехала. Но Шарлотту поджидал неприятный сюрприз. Ее собственная дочь, Хелена, которую Шарлотта некогда поместила в клинику для душевнобольных. Напряженность между Шарлоттой и Эвой накаляется и однажды ночью они решаются высказать друг другу все, что накопилось за долгие годы.
Как не просты отношения между людьми, особенно, если они родные, особенно, если это дочь и мать.
Как сложно быть матерью. Как больно ждать от матери того, на что она не способна. Две трагедии в одной семье: трагедия матери и трагедия ее дочерей. Весь конфликт развивается вербально: до селе я не видела подобного в кино. Столь мощный и содержательный диалог, который заставляет буквально чувствовать удушье от захватываемых чувств, делает кино особенным.
Дочь говорит о том, что мать не хотела уделять ей внимание. Эва восхищалась матерью, но была ей абсолютно не интересна. Шарлотта вспоминает момент в их жизни, когда она решила заняться дочерью и посвятить себя семье. Но оказывается, что это не было счастьем для маленькой Эвы. Внимание матери давило Эву. И отсутствие внимания матери и забота матери не делали Эву счастливой. Так что же ей надо было? Для меня это действительно важный вопрос. Пытаясь на него ответить, я не нахожу иных вариантов: ребенку нужна любовь. Даже тогда, когда Шарлотта решила посвятить себя семье и ответственно взялась за воспитание детей, в ней не хватало одного - любви. Ей это неведомо. Шарлотте не нравилась дочь, она пыталась ее переделать, переклеить и это внушило Эве отвращение к себе самой. Она всегда знала, что она не такая красивая, как мать, не такая талантливая, не такая утонченная
Сцена, когда Эва играет для матери. Шарлотта слушает, но потом показывает, как надо. Шарлотта не принимает дочь, она не дает ей права быть такой, какая она есть.
Шарлотта не любит проблемы. Не любит наблюдать несчастье и расстраиваться. Ей нельзя переживать. После надрывной ночи она уезжает. И только после мы понимаем, что мать не услышала дочь. У Шарлотты много масок.
Трагедия матери не меньше трагедии дочери - она тоже несчастна. Она не умеет любить своих детей, потому что сама недолюблена с детства. Вечно страждущая, ищущая счастья душа Шарлотты пытается найти упоение в музыке, славе, мужчинах. Но она не может заполнить пустоту внутри. После смерти Леонардо, она с надеждой едет к дочери. Может семья заполнит ее? Но увы. Там она не находит ничего кроме того, от чего она убегает...
Фильм глубокий, многогранный и мне в моем сегодняшнем настроении не описать всего.
- Когда ты исполняешь медленную часть бетховенской сонаты для хаммерклавира, ты разве не чувствуешь, что живешь в мире удивительной беспредельности, непостижимого движения и глубины? - Идем погуляем, иначе стемнеет.
Любое гениальное произведение всегда больше своего автора. Каждый фильм Ингмара Бергмана погружает меня в глубокую рефлексию - в этом и заключается вся сила искусства.
«Осенняя соната» на несколько дней затянула меня в пучину размышлений о психоанализе, о теме человеческого отчуждения и одиночества, о сущности таланта и гения, о собственной жизни, в конце концов.
Главная героиня - внутренне сломленный ребенок, воспитанный талантливой матерью-нарциссом, посвятившей свою жизнь музыке.
Она невольно вступает в невероятно насыщенную психологическими приемами словесную дуэль с матерью и позволяет терзающим ее демонам прошлого вырваться наружу. В ней одновременно бушуют дуальные чувства - отчаянная любовь к матери, основанная на чувстве вины и ненависть к ней же за эту наложенную на нее вину. Вина за то, что она родилась и мешала ей на творческом пути. Вина за то, что она не стала такой же одаренной пианисткой как мать и напоминала ей о своей собственной «обыкновенности».
Мать искренне не понимает ненависти дочери, ведь она никогда «не видела» ее в своих воспоминаниях. Она не помнит практически никого в своих размышлениях о прошлом кроме самой себя. И здесь Бергман плавно подводит нас к другой проблеме - «А гений и злодейство - две вещи несовместные?». Вопрос, которым задавался еще А. С. Пушкин.
Мать 50 лет посвятила прелюдиям Шопена. Во время игры ее холодное, вечно насмехающееся высокомерное лицо, вдруг преображалось и выражало одухотворение, подобное тому, что Микеланджело запечатлел в своей Пьяте на лице Девы Марии. Она не до конца принадлежала себе, она была рабой своего таланта и призвания. Можно ли винить ее за искалеченные жизни двух ее дочерей?
По моему мнению, Бергман дает явный ответ - можно и нужно. Ведь по Достоевскому «ни одна слезинка ребенка не стоит счастья всего мира». Разве искусство, в особенности величайшее из всех искусств - музыка, не должно нести благо для человека? Разве его цель не просветление ума и души? Душу матери оно не спасло, а значит, и вся ее жизнь была потрачена на пустоту. Для меня подобные гении, создававшие великие произведения, зачастую ценой жизни их близких людей, стоят особняком. Их труды подлежат критическому осмыслению. Я не смогу верить автору, который пишет о величии Человека, о необходимости помощи ближним, и который при этом бьет и не уважает свою жену. Истинный гений и злодейство для меня вещи все же несовместимые.
«Таких как ты нужно изолировать» - с жесткостью в голосе заключает героиня Лив Ульман.
Наблюдая за диалогом матери и дочери, я в очередной раз задумалась о тотальном одиночестве каждого человека. «Ад - это другие» с безысходностью констатировал Жан-Поль Сартр, осознавая, что ни один человек никогда до конца не поймет другого, между ними всегда будет огромная пропасть.
«-Когда ты исполняешь медленную часть бетховенской сонаты для хаммерклавира, ты разве не чувствуешь, что живешь в мире удивительной беспредельности, непостижимого движения и глубины?
- Идем погуляем, иначе стемнеет».
В этом диалоге матери и дочери передается вся суть человеческого отчуждения. Того отчуждения, о котором говорил еще Микеланджело Антониони в своей трилогии. Каждый человек в действительности одинок и всегда пребывает наедине с собой, сколько бы людей его не окружало, ведь по-настоящему понят другими он не будет никогда. И от осознания этого одиночества и непонимания даже собственным мужем-священником, героиня-дочь размышляет о самоубийстве, прогуливаясь по саду.
Неужели у нее нет ни единого шанса?
Я убеждена, что шанс есть - взять ответственность за свою жизнь и самой выбрать счастье, ведь никто не сделает тебя счастливым кроме тебя самого. И если «ад - это другие», тогда рай можно найти только внутри себя.
На первый взгляд, сюжет фильма прост и банален. После прочтения аннотации, становится ясно, что где-то подобное вы уже видели. И даже не подозреваете, что кроется за возможной тривиальностью картины. Этот фильм - лучшее, что я видела не то чтобы за последнее время, а за всю жизнь.
Сначала хочу отметить, что построение кадров до безобразия гениально. Крупным и статичным кадром достигается высшая степень реалистичности. Персонаж не смотрит на тебя, но ты все равно ощущаешь его присутствие. В связи с этим от актеров требовалась игра высокого мастерства, ибо каждый промах бросался бы в глаза. Так вот, игра исполнительниц главных ролей - высший пилотаж. Станиславский не посмел бы сказать 'Не верю!'.
Вернусь к персонажам. Чувственные, глубокие, они не могут не впечатлить. Диалоги с самими собой это явно подчеркивают. Да-да, именно диалоги. Непринужденная манера разговора и мирские темы, на которые герои рассуждают, когда их никто не видит и не слышит, это подтверждают. Иная ситуация с ведением диалогов в привычном понимании этого слова. Если Шарлотта наедине с собой размышляет, куда ей потратить миллионы, то дискурс бесед матери с дочерью совершенно другой. Более того, их реплики напоминают, на сей раз, монологи театральных актеров. Такая смена понятий придает 'Осенней сонате' особого шарма и неповторимой атмосферности.
Классическая музыка, использованная в фильме, - беспроигрышный ход. Будучи объектом высокой культуры, она дает все основания причислить фильм к этому разряду. Но об этом чуть позже.
Безумно понравилось то, как показаны воспоминания. Они немы, ведь они более не имеют отношение к реальности. Лишь музыка все так же будоражит память вечной красотой своего звучания.
Пора перейти к другому, на мой взгляд, главному аспекту, который выделяет сие творение Ингмара Бергмана среди прочих кинофильмов. На развитии линии личностных отношений матери и дочери, создатель затрагивает ряд важных нравственных проблем.
'Мать и дочь - какое страшное сплетение любви и ненависти, зла и добра, хаоса и созидания'.
То состояние, в каком находятся отношения Шарлотты и Эвы, не поддается описанию. Уверена, ни одна мать в жизни не хотела бы услышать от своей дочери такие кошмарные слова: 'Такие, как вы, опасны для общества'. Сестра Эвы, Хелена, пораженная неизлечимой болезнью, будто символизирует сложившуюся ситуацию. Выходит, что и их отношения неизлечимы. Или все же. ..?
Так или иначе, все проблемы идут из детства. И фильм Бергмана это доказывает. Как и в детстве, все мы слабые и беззащитные. И хотим, чтобы другие это понимали. Но каждый живет своим, не желая никого понять и принять. Абсолют одного - Чужой другого. Ах да, чуть не забыла. В 'Осенней сонате' прекрасным образом поставлена проблема понимания реальности.
'Чувство реальности - ценный талант. Большинство человечества им не обладает, на свое счастье'.
В итоге, фильм вышел реальней, чем сама реальность. Ведь заключительный и продолжительный разговор матери и дочери можно отнести к разряду тех, которые мы часто прокручиваем у себя в голове, но в реальной жизни они вряд ли произойдут.
Не хочу называть этот фильм поучительным, слишком уж по-школьному. Он просто напоминает нам о том, о чем мы постоянно забываем. Обвиняя и осуждая ближнего, мы не осознаем, что сами неправы и слишком многого требуем. А потом жалеем и раскаиваемся. For Mercy, Pity and Peace, сказал бы Уильям Блейк.
Этот фильм - Искусство с большой буквы. Я аплодирую стоя. Можно было бы больше, поставила бы, не раздумывая.
Не ройтесь в своем прошлом. Когда открываешь дверь детской, на тебя набрасывается огромное приведение
Дети как, пожалуй, никто на земле нуждаются в любви, но не найдя ее они превращают свою любовь в ненависть.
Бергман снял удивительный по напряженности фильм, отведя основное время в кадре всего двум актерам, а действие поставив в трех комнатах загородного дома приходского священника.
Фильм начинается с монолога мужа-священника, рассказывающего нам о своей жене Еве, и становится понятно, почему, сняв после «Осенней сонаты» еще один фильм «Фанни и Александр», Бергман сделал неожиданное заявление: он уходит из кино и посвящает себя театру. Его фильмы удивительно театральны, а сценарии представляют собой прекрасные пьесы.
Здесь не нужна яркая картинка, все построено на филигранных мизансценах, на игре актеров и напряжении, возникающем между ними. Оператор Свен Нюквист, работающий с Бергманом с 59-го года на всех его проектах, точно улавливал замысел режиссера, заставляя камеру быть лишь молчаливым свидетелем происходящего. При этом в кадре нет ничего лишнего, все предметы, цвета, линии создают акценты, позволяющие зрителю уловить смысл происходящего.
Его камера практически недвижима, меняется лишь угол обзора так, что создается впечатление, словно зритель сидит в зале театра.
Ингрид Бергман на момент съемок фильма было 63 года и она была уже неизлечимо больна. Тем не менее, в фильме много крупных планов, где видна каждая черточка, каждая морщинка. Проведя в доме бессонную ночь, из светской дамы в утреннем свете она превращается в старуху (для современной актрисы это было бы ужасно), камера безжалостно фиксирует красные глаза, размокший нос, увядшую кожу. Но именно видя ее такой, понимаешь, что это великая актриса.
Ключевой для понимания характеров двух героинь стала сцена за роялем. Сцена удивительная по своей эмоциональности. Дочь в простом зеленом плате олицетворяет природу, неподдельную жизнь, которую так боится ее мать. Шарлота в роскошном красном платье от Диора здесь примадонна из высшего света, мира притворства, интриг, денег и безразличия к слабым. Пусть Ева и играет хуже, но она это делает искренне, вкладывает в каждый звук свои чувства, свои переживания, стремится музыкой смыть с Шарлоты ее снобизм и высокомерие, хочет заставить ее быть собой. Играя, она делает отчаянную попытку полюбить мать, и всем сердцем надеется на взаимность. Но во время игры дочери Шарлота с грустью смотрит на нее, понимая, что сама она так не сыграет, и, стремясь унизить дочь, садится за рояль и играет блестяще по технике, но без капли любви, которая так была нужна Еве.
Следующая сцена в комнате умершего сына Евы показывает, что именно она – дочь является настоящей матерью, такой, какой должна была бы быть для нее Шарлота. Косность и страх – вот что воздвигает границы, - говорит Ева, смотря в глаза матери.
Нужно сказать, что, несмотря на внешнюю попытку сохранять невозмутимость и самообладание, Шарлота чувствует, что та настоящая жизнь, от которой она убежала семь лет назад, снова затягивает ее, и, пытаясь защититься, она дарит часы Елене, задумывается о покупке машины для Евы и ее мужа, правда вдруг, отдавая дань своему эгоизму, решает все же подарить им старую, а уж в Париже купить себе новую…
Но вот излюбленный прием Бергмана еще с Земляничной поляны соединять мир реальности и сна. И он не оставляет Шарлоте шанс. Развязка неизбежна. Ей снится, как руки Евы душат ее. Проснувшись, она спускается в гостиную, где на протяжении последующих 40 минут перед зрителем будет рассказана история любви и ненависти, не дававшая покоя героям всю жизнь, это суд дочери над матерью, где приговор будет вынесен обеим:
- Ева, ты любишь меня?
- Ты же моя мать…
-Это тоже ответ…
-А ты меня любишь…
-Ну конечно, очень…
-Нисколько…
Человек всю жизнь несет на себе отпечаток детства, события, запахи, первые обиды и радости неиспорченные обыденностью, они остаются с человеком такими же свежими и яркими как в первый момент. Блажен тот, у кого было счастливое детство. Но если детство было иным… И всей жизнью человека будет руководить месть? Вся жизнь будет расплатой? В «Конформисте» Берталуччи герой Марчелло всю жизнь стремится стать нормальным по его понятиям человеком, именно из-за того, что события детства заставили считать его иным.
- Мать и дочь… Уроки матери наследует дочь. Мать потерпела крах. Расплачиваться будет дочь. Несчастье матери должно стать несчастьем дочери. Это как пуповина, которую не разрезали…
Персонаж Елены - младшей дочери Шарлоты, словно контрапунктом проходит через всю картину. Как эмбрион в чреве матери она реагирует на события в фильме. Ее образ это образ той любви, которую испытывала Ева к своей матери в детстве. Любовь натолкнулась на предательство и словно разбитая параличом превратилась в ненависть. Такова вплетенная в фильм история влюбленности Елены в Леонардо – нового, теперь уже умершего мужа Шарлоты.
Ева безжалостно приговаривает Шарлоту:
- …В своем договоре с людьми жизнь никому не дает скидок. Пора понять, что с тебя такой же спрос, как и с остальных.
-Что значит спрос?..
В последующих словах Шарлоты звучит раскаяние, но и еще большая мольба о прощении:
-Я не осознавала, я была эгоисткой. Обними меня, ну хоть прикоснись ко мне. Помоги мне…
Сцена заканчивается криком Елены, выбравшейся из кровати и приползшей на шум в гостиной. Этот крик о помощи так и оставшийся без ответа, стал кульминацией всего фильма, и одним из самых знаменитых кадров у Бергмана.
Но какой урок вынесут герои из этой истории?
- Я испытала небольшое потрясение, моя дочь Елена оказалась там… В таком состоянии. Лучше бы она умерла…. – так говорит Шарлота на следующий день своему импресарио в купе поезда.
Она снова убежала…
-Темнеет. Становится прохладно. Надо идти домой. Приготовить ужин Виктору и Елене. Покончить с собой. Нет, мне сейчас нельзя умирать. Когда-нибудь я понадоблюсь Господу, и он выпустит меня из своей темницы – так говорит Ева.
Ева вынесла из этой ночи большой урок. Она научилась прощать и теперь обращается к зрителю:
- …Мня все равно не оставляет надежда, что моя исповедь не напрасна. Ведь существует же милосердие, доброта и несравнимое счастье заботиться друг о друге, помогать друг другу. Я верю в это, иначе и быть не может.
После 7-летней разлуки, известная пианистка Шарлотта, приезжает навестить свою дочь. Приезд матери многое означал для Елены, но все обернулось выяснениями отношений между матерью и дочерью.
Слова русского классика о том, что «все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему», очень хорошо характеризует этот фильм. Бергман выдает всю подноготную отношений матери и дочери. Властолюбивая и эгоистичная мать, которая была всю жизнь погружена в свою карьеру, поездки, славу и признание и бедная «затюканная» дочь, которая восхищалась и одновременно ненавидела свою мать. Фильм держится исключительно на таланте двух главных актрис Ингрид Бергман и Лив Ульман, которые на протяжении полутора часа раскрывают истинные лица своих героинь, отбрасывая притворство и маски с которыми они ходят. Причем все это выглядит очень естественно, несмотря на довольно театрализованное по своей концепции действие. Фильм не так уж труден для восприятия, но может показаться трудным для осмысления поступков и мыслей героинь. Так, например, слова Шарлотты «Почему она не умирает? Так было бы легче…», посвященные ее второй больной дочери, могут ввести в полное недоумение зрителя, ведь как мать может такое говорить про своего ребенка и многим, возможно, будет трудно понять логику героини, хотя и этому есть объяснение.
Для Ингрид Бергман (однофамилице, но не родственнице режиссера) этот фильм стал одним из последних и первой и единственной работой с Ингмаром Бергманом.
Фильм претендовал на 2 премии «Оскар» - за женскую роль (Ингрид Бергман) и оригинальный сценарий.
«Это осень стучится опять…
Вновь тебе она сердце встревожит.
Солнце греть нас, как прежде, не может
И ложится не вовремя спать…
Это осень стучится опять…
Как поблекнул, как замер весь мир!...
Не натянуты струны у лиры,
Засушили природу вампиры
И надежды окончился пир.
Как поблекнул, как замер весь мир!...'
Деревья роняют свой багряный убор, птицы спасаются от наступающих холодов, а звери готовятся к испытанию (для многих смертельному) зимним голодомором. У людей другие трудности – их угнетает тоска, апатия и депрессия, набегают мысли о смерти, старости, одиночестве и постепенном, медленном, но неизбежном увядании.
В это грустную осеннюю пору к своей дочери Эве (Лив Ульман) приезжает всемирно известная пианистка Шарлотта Андергаст (Ингрид Бергман). Присмотримся к ней поближе - ведь Шарлотта из тех женщин, чья экспрессивная натура проступает прежде всего во внешности. Высокая, красивая пожилая женщина в стильной одежде. Постоянно курит, говорит очень громко и быстро, почти скороговоркой (большей частью 'универсальными' фразами), много шутит. На дочь она взирает с некоторым снисхождением и отстраненностью, сохраняя при этом как можно более искреннее выражение любезности, заботы и материнской ласки.
Теперь обратимся к дочери - Эве. Во всем это полная противоположность матери. Ее внешний вид словно служит оборонительной крепостью, за которой она скрывается. Немного сутулая, волосы аккуратно и строго убраны, мешковатая одежда, робкие движения. Единственное что выдает ее натуру, так это глаза, особо выделенные огромными круглыми очками. Что можно прочитать в ее взгляде? Она раболепствует перед матерью, смотрит на нее с восхищением и каким-то преклонением, будто на кумира или икону. Хотя есть в этом взгляде и что-то необъяснимо тревожное…
Вечером Эва предлагает матери сыграть на рояле. Та, после долгих уговоров соглашается. Шарлотта играет потрясающе, словно открывает далекие и недоступные человеческому взору области своей индивидуальности, вкладывая всю глубину своих чувств в эту завораживающую мелодию. Взор дочери застывает на глазах матери, она пристально вглядывается в эти бездонные пропасти, силясь отыскать сокровища и богатства души, от которых ей не доставалось ни гроша. Эва вспоминает бесчисленные одинокие, бессонные, пустые ночи, когда мать была где-то далеко, одаривая своей любовью, своей чувственностью битком набитые залы, в то время как ее собственная дочь рыдала в углу, считая саму себя виноватой в этой разлуке, себя - глупую, некрасивую, невоспитанную. Ей бы хватило и одной капли, одного атома любви матери. Тогда бы она знала, что эта любовь по крайней мере существует. Но Шарлотта всегда была где-то далеко, космически далеко...Даже, когда репетировала в соседней комнате или как сейчас, сидела так близко, что можно было услышать ее ровное дыхание. Чтобы изменять своему мужу и предавать дочь, ей не было нужды куда-то уезжать. Она делал это прямо за роялем…со своими многочисленными любовниками – Шуманом, Брамсом, Бетховеном…
Но мы назвали еще не всех членов семейства Андергаст, ведь у Шарлотты есть и младшая дочь - Хелена. Она неизлечимо больна параличом, прикована к постели и полностью лишена самостоятельности. Ее речь понимает только Эва. Ей шестнадцать лет. Также, как и сестра, в духовном смысле, Хелена абсолютно удалена от матери. Даже несмотря на тяжелую болезнь, отчаянно нуждаясь в любви и сострадании родительницы, та годами к ней не приближалась. Хелена несет на своих хрупких девичьих плечах не только тяжесть эгоизма и страха перед любовью своей матери, не только ненависть и злобу оставленной в одиночестве и нелюбимой дочери, но и беспрерывные физические страдания, в чем-то подобные искупительной жертве за первородный грех, переходящий из века в век от отца к сына, от матери к дочери. Только Хелена, испив последнюю чашу страдания, способна прервать этот порочный замкнутый круг ВСЕПРОЩЕНИЕМ. Происходит ли это в нашей истории? Нам этого знать не дано.
Зато мы может видеть, как в попытках сблизиться и, наконец, объясниться друг с другом Шарлотта с Эвой лишь расширяют пропасть, существующую между ними. Эва (Куда делись ее очки, сутулость?!) откровенно признается, и сама окончательно уверяется, в своей безоговорочной ненависти к матери, которая становится подобна жертве внезапно обрушившегося на нее урагана (даже незыблемая внешняя красота обратилась в руины, обнажив лик старой, усталой, одинокой и слабой женщины). В непроглядной тьме, Эва и Шарлотта скидывают свои маски. Одна - любящей, заботливой матери, другая - послушной, скромной, благоговеющей дочери. Открывается ужасающая истина. На следующее утро Шарлотта поспешно собирает вещи и уезжает, чтобы вернуться к своим иллюзиям. Эва, тем временем, посещает могилу, где покоится ее четырехлетний сын. Впрочем, в этом нет необходимости, ведь та же могила существует в ее душе – там почиют три сестры: вера, надежда и любовь…С севера дует ледяной ветер. Пролетая мимо уединенного дома Эвы, он подхватывает душераздирающий крик отчаяния. Страшные звуки несутся по воздуху, перерастают в гулкое эхо и, наконец, рассеиваются в беззвучной и мертвой тишине опадающего осеннего леса.
'…Это осень стучится опять…
Астра молит её о пощаде,
Но нет жалости в мёртвенном взгляде.
Астра может лишь тихо роптать…
Это осень стучится опять.» Ницше.
Честно говоря, я не совсем понимаю, почему некоторые считают 'Осеннюю сонату' лучшим фильмом Бергмана. По сути дела, эта картина ни что иное как сфокусированная компиляция основных тем его творчества. Некоторые сцены являются прямыми цитатами из ранних фильмов: вступительная – «Час волка», ночной диалог (и целая серия мизансцен) – «Персона», заключительная - «Молчание», а Хелена вообще в точности повторяет Агнес из «Шепотов и криков». В общем, рассматривая 'Сонату' в контексте творчества Бергмана вряд ли можно ссылаться на ее оригинальность как в плане формы, так и содержания. Тем не менее, конечно, стоит отметить несколько интересных моментов. Во-первых, структурно фильм четко соответствует трехчастной сонатной форме (свет, колористика и даже речь персонажей меняют темп и окраску). Во-вторых, отметим, что в техническом отношении сама картинка просто безупречна. Бергман, напару со своим бессменным оператором Свеном Нюквистом и супер-камерой Arriflex творит чудеса. По качеству (художественному и чисто техническому) визуального ряда «Соната» неповторима. В-третьих, интересно наблюдать в фильме актрису Ингрид Бергман с ее совершенно нехарактерной для картин своего однофамилица манерой актерской игры «по-американски», т.е. экспрессивной, блестящей и несколько вычурной. Любимица же режиссера, Лив Ульман, напротив работает в чисто европейском, интровертном, каком-то чуть ли не арт-хаусном стиле. На этом исключительно техническом контрасте двух культур, удачно вырисовывается основной дискурс тотального отчуждения личности. В целом, можно сказать, что «Осенняя соната» является последней точкой в развитии этой темы. Это очень «бергмановский» фильм, в системе координат мирового кинематографа, являющийся безусловным шедевром, но если же мерить, собственно, «по-бергмановски» же, то назвать его таковым уже нельзя.
