Признанный большинством критиков как шедевр, фильм Ангелопулоса после второго просмотра оставляет смешанные впечатления: с одной стороны, нельзя не признать мифопоэтической мощи его образов, по-новому воспринимаемой после их копирования в «Мелодии для шарманки» Муратовой – ленты хоть и близкой «Пейзажу в тумане» сюжетно, но концептуально сильно от него отличающейся. Музыка Караиндроу, если бы она звучала всю ленту, облагородила и добавила бы ей дополнительные штрихи, сгладив невнятицу некоторых сцен. С другой стороны, осознанная установка Ангелопулоса и Гуэрра на символизм, плохо связанный с конкретикой, превращает «Пейзаж в тумане» в сухую абстракцию, притчу, плохо связанную с реальностью.

«Пейзаж в тумане» мифологичен, это одиссея в поисках отца, в конечном счете, Бога, той ценностной вертикали, к которой герои припадают в финале, – древу жизни. Их путь, несмотря на все сложности, трагедии и обманы все же завершается положительно: хаос обуздан, свет отделен от тьмы. Все же попутчики главных героев суть их помощники или враги на пути к Богу. Дети не знают отца по имени, никогда не видели его, он снится им в снах, они пишут в своем воображении ему письма, явно, что это не физический отец, а нечто большее (в то время как у Муратовой это именно конкретный отец). Опыт работы Гуэрра с Тарковским положил серьезный отпечаток на этот фильм – это, прежде всего религиозная составляющая одиссеи детей. По мысли Ангелопулоса и Гуэрра люди – это дети, слепо ищущие Бога, мыкающиеся, страдающие, но все равно ищущие. Не в большинстве своем, конечно.

Поиск детьми своего отца большинству героев кажется абсурдным, многим же дети вообще не говорят, зачем и куда едут, сохраняя цель своего путешествия в сокровенной тайне. Финал «Пейзажа в тумане» осознанно рифмуется с финалом «Иванова детства», где герой также припадает к живительным сокам мирового древа. Понимая все это, стоит отметить, что при всем символическом и концептуальном богатстве, при всей поэтической силе эпизодов, где звучит изумительная музыка Караиндроу, этот фильм, как и другие у Ангелопулоса, очень трудно досмотреть до конца: вновь тоска, печаль, уныние, мировая скорбь. Правда, здесь она оправдана забвением Бога и стихийным поиском его чистыми душою детьми. Знаменитый эпизод с обломком скульптуры в море – явный намек на перст Бога, угасание в мире интуиции Божественного при постоянном Его указании на то, что близятся последние времена.

Детей ссаживают с поездов неоднократно, они путешествуют и пешком, и на машинах, на мотоцикле (их другом становится актер-любитель с символическим именем Орест). Иногда кажется, что режиссеру просто нечего делать с множеством мифологических коннотаций, которые встречаются в ткани фильма, он нагружает зрителя символ за символом, так что тот уже не может вынести груза значений визуальных образов. Одиссея – это всегда поиск отца через поиск себя. Одиссея маленьких детей с невероятным упорством и мужеством ищущих своего Отца, сам смысл своего бытия не может не тронуть зрителя. «Пейзаж в тумане», безусловно, не заслуживает тех дифирамб, которые ему поют, ведь это очень несовершенное кино, плохо структурированное и не монолитное, как, например, тот же «Взгляд Улисса».

Однако, смотря его во второй раз, трудно не отметить ясности авторской концепции – поиск основания бытия в стремительно деградирующем мире конца истории: грязные и разбитые дороги, серость, туман, бесприютность и обездоленность – все эти кричащие диссонансы стиля Ангелопулоса здесь вопиют об осмысленности. Дети, герои фильма не хотят жить в обессмысленном мире, им, их путешествию нужна цель, и они идут к ней, и побеждают. «Пейзаж в тумане», несмотря на меланхолическую атмосферу, вопиет о поиске смысла, и этим самым показывает, как он важен для понимания мировоззрения позднего Ангелопулоса. Среди других его картин, большинство из которых уныло и однообразно, «Пейзаж в тумане» сияет своим онтологическим оптимизмом и гуманизмом: Бога можно найти даже в разрушающемся мире, надо только упорно его искать.

Тео Ангелопулос пришел ко мне относительно поздно. Я открыл его лет десять назад, на фоне накатившей на меня депрессии.

Долгое время мне некого было поставить рядом с Тарковским, Бергманом, Феллини и Вендерсом. Даже Антониони, на мой взгляд, где-то рядом, но не там. Ну, может быть еще Кеслевский. И вот вдруг Ангелопулос...

К стыду своему, я жил в каком-то параллельном пространстве, никак не пересекаясь с его вселенной. Впрочем, одна связующая ниточка была - музыка Елени Караиндроу. Однажды я обнаружил релиз «Music For Films» на сборном MP3 диске норвежского саксофониста Яна Гарбарека. Музыка терзала душу своей печалью и красотой. Слушал редко, в особом состоянии, в качестве фона для грусти, саундтрека для утраты. И озадачился мыслью: 'А что же это за кино такое, если такова музыка?' Провел исследование. Оказалось, на диске собраны избранные композиции к ранним фильмам Ангелопулоса. Музыка поистине магическая. Сотворчество Элени Караиндроу с Ангелопулосом из того же ряда, что сказка, которую создавали вместе Кеслевский и Прейснер.

И я нырнул в эту воду, и сразу оказался на такой глубине, что поначалу чуть было не захлебнулся с непривычки. Такое кино требует подготовки. Здесь нужно набирать побольше воздуха, чтобы не всплыть раньше времени. Ибо соблазн будет. Ведь снимал Ангелопулос длинно и скучно. Без расчета удержать наше внимание. При этом делал он это глубоко и честно. Порой, безжалостно честно. Без счастливых концов и ложных надежд. Фильмы, как правило, событиями не насыщены. В центре человек в контексте исторических обстоятельств. Место действия - Европа, движущаяся к своему закату сквозь политические коллизии и войны.

При определенном усилии, в кино Ангелопулоса входишь, как в медитацию. Это то редкое искусство, которое по сути можно назвать духовным актом. Да и сам просмотр становится скорее работой, нежели отдыхом. В эпоху, когда кино превратилось в аттракцион, в дефиците оказывается сам зритель, согласный и способный совершать над собой мало-мальски серьезное усилие. Без отвлечения на телефон и чипсы.

«Пейзаж в тумане» - идеальный вариант для погружения в мир Тео Ангелопулоса.

Поэтому наберите в легкие воздуха и ныряйте...

Во-первых, операторская работа, антураж и художественность! Зашкаливает от начала и до конца! Потом, доля сюрреализма и символизма. Сцены бесподобны, вязкое, погружающее нечто, от которого невозможно оторваться.

Знаю-знаю, обычно, в таком кино принято кичиться своим истинным пониманием всех этих фишек и спорить о том, сводится кино к тщетности бытия или к страданию (не пытайтесь придумать что-то ещё - не поймут). Но я не буду, я скажу честно - не понял ничерта. Какое открытие совершила ГГ когда ушла плакать совершенно ни с чего - тому пример. Как и рука в конце. Наверное, всё же, это потому что это из разряда 'поэтичных' моментов, а я тот человек, который поймёт что угодно, любой сложности в звуке, визуале и прозе, но не вот такое вот. Посему, поэзию без музыки не перевариваю никак.

И таких моментов уйма, где у меня лично не было ни единой зацепки чтоб хоть как-то это трактовать. Плюс, я вообще не понял смысла сего повествования, а финала - тем более. Обычно, если со мной случается полная непонятка - это явный признак что автор снимал с отсылками к библии и религии. Я не утверждаю что это так, просто это уже закономерность, и я только лишь из неё исхожу. Не понял = про Бога и библию. Уж не знаю, почему. Дайте мне понять в комменте, если это не так.

Но это всё совершенно не важно! Атмосфера, операторская работа, актёрская игра, вот это вот всё - до безобразия шикарное.

8 из 10

«Пейзаж в тумане» принадлежит к тем редким фильмам, что по первому разу воспринимаются с бессознательным восхищением, оставляя по себе лишь смутную тоску от некой до конца не разгаданной тайны. Начиная с заведомо неопределённых времени и места действия, Тео Ангелопулос сразу помещает свою историю в разряд вневременных экзистенциальных притч. Таких, где много вечных вопросов, но мало однозначно правильных ответов. Суть его притчи очень проста. Брат и сестра, которым на двоих не дашь и шестнадцати лет, живут одной только мечтою увидеть родного отца, обитающего где-то в Германии. Нет ни названия города, как и ни одной внятной причины, почему его стоит искать именно в этом месте. Вероятно, подслушали чужой разговор и истолковали всё на свой лад. Но ведь есть мечта, а надо ли больше. И уже с самого начала шокирует горькая и даже слишком суровая правдивость позиции режиссёра, не верящего в сказку, где обречённые в реальности поиски могли бы подарить нам счастливый конец в этой иной действительности. Прекрасная пора, куда человек так часто мысленно возвращается с благоговейными воспоминаниями, в поисках утешения или утраченной чистоты, закончилась здесь слишком рано. Она полна мечтаний, но не всегда – чудес. Грустное, но необходимое признание.

И всё-таки в персонажах Ангелопулоса с лёгкостью угадывается естественная детская непосредственность. Они словно те мальчишки из чеховского рассказа, которым нипочём было пересечь тундру и северные моря, отделяющие их от заветной Америки, но так сложно было выбраться с первого же вокзала. Когда же шаг был сделан, настало время страшных, совсем недетских открытий. Вула и Александр едут к отцу, думают о нём во сне и наяву, в коридорах поездов и на привокзальных скамейках, мысленно сочиняя письма, посылаемые на деревню дедушке. Но цель их путешествия быстро теряется в полосе неудач и непредвиденных по наивности материальных трудностей. Вместе с ней теряется и ощущение времени, ведь для детей оно не очевидно, да и как будто не нужно. Фильм превращается в нескончаемое и бессвязное путешествие, из точки отправления «тьма» в точку назначения «неясный свет впереди», больше похожее, впрочем, на шаг из ниоткуда в никуда. Вроде бы классический мотив роуд-муви, но без видимой романтики случайных встреч с мудрыми бесприютными странниками. Будут бесчисленные кафе, клубы, вокзалы, поездки на мотоцикле с ветром в волосах, но мало слов, мало толку и лишь сплошное ложное движение по кругу. Вот только герои этого абсурдного приключения вовсе не скучающие интеллектуалы, пытающиеся найти или потерять себя в пути. Весь неприглядный ужас в том, что это дети, бредущие по дождливым дорогам в полной для себя неизвестности. Мир «взрослых» условностей, слов и привычек пугает их непонятной сложностью, на фоне же огромных промышленных монстров они кажутся совсем маленькими и незначительными. Длина пути несоизмерима с расстоянием от земли до вязанной шапочки на голове.

С какой-то особой настойчивостью Ангелопулос раскрашивает мир бледными серо-зелёными красками, нагоняющими беспросветное уныние больничных коридоров. И только изредка они напоминают бирюзовые оттенки моря. Такого же цвета и трогательный шарфик вокруг шеи Александра, и его любопытные, доверчивые глаза. В них эти тона кажутся мягкими, символизирующими невинность и открытость миру, в то время как для других людей и предметов - это защитные цвета. Как будто все они нацепили на себя разноцветные безвкусные дождевики и спрятались от правды снаружи, не в силах вынести её. Камера часто плавно вальсирует по кругу, фиксируя панорамные виды грязных пустошей «новой» Греции, выброшенных мегаполисом на самые задворки индустриального мира. Иногда обрадует близость моря, но недолгая, блеклая и совсем не бирюзовая. Ангелопулос, кажется, придаёт немало значения ритму этих круговых проходов. Вкупе с длинными статичными планами персонажей они подолгу удерживают внимание, усиливая то психологический накал ситуации, то беспричинную тоску.

В обильной символике «Пейзажа в тумане» много странного и необъяснимого. Вот нежданно-негаданно выпал снег, и все застыли в немом лицезрении чуда. А вот умерла лошадь на снегу, и Александр заплакал. Что всё это значит, остаётся загадкой. Более-менее очевидна разве что гигантская человеческая кисть из камня с отсечённым пальцем, в буквальном смысле вынырнувшая из пучины времён. Ведь отсылка к утраченной культуре своих предков особенно показательна на фоне современной греческой трагедии. Под стать ей и символичные имена её героев – Александр и Орест. Последний, будучи тем самым мудрым попутчиком и старшим товарищем, на деле не может разобраться даже со смыслом собственной жизни. Его стабильные появления на пути детей и дары расточаемого природного добродушия не спасают их от новых разочарований в людях. А скорее даже усиливают их на ещё одном наглядном примере. Другие же персонажи трагедии – всё больше отрицательные, жестокие, непонимающие, безразличные, а то и вовсе бродячие комедианты. Всё сплошь потерянные люди, чьим домом стала та гигантская грязная свалка.

И чем дольше дети в пути, тем всё глубже окунаешься в неуютное одиночество, жуткое отчаяние, тоску по самому простому счастью. Мелодия печального адажио всё сильнее рвёт душу на части и всё больше даёт волю мрачным мыслям. С этим миром что-то серьёзно не так, ведь такие ужасы не должны происходить. Только не с детьми. Но философская притча режиссёра оборачивается на удивление не безысходным финалом. Путешествие дало брату и сестре не по годам жестокий урок, преждевременное взросление и преждевременное разочарование. Туманный же прежде пейзаж в конце пути вдруг рассеялся, и горизонт теперь чист. А впереди виднеется нечто прекрасное и долгожданное. Нечто, воплощающее в себе и Германию, и отца, и всё хорошее, о чём только ни мечталось в вагонах поездов. Закономерный катарсис, необходимая иллюзия, без которой было бы совсем страшно жить. Но все рассуждения всё равно безоговорочно приводят к исходной точке. Некий тайный замысел режиссёра так и не был разгадан. Потому что всё самое сокровенное осталось на уровне интимной связи, не терпящей посредников между человеком и произведением искусства.

Пыльная дорога, уходящая в даль, шоссе, белым штрихом исчезающее за поворотом, мерный перестук колес мчащегося поезда... Различные образы пути уже давно неразрывно связаны с человеческой судьбой, привычно символизируя собой причудливые изгибы ее неровных линий. Это и прощание с прошлым, и тоска по оставленному позади, невольное ожидание перемен и, конечно же, такая безрассудная и порой необъяснимая надежда. Скорее всего, именно она и навеяла греческому режиссеру Тео Ангелопулосу это странное видение о двух одиноких детях, медленно бредущих в прозрачной дымке серого холодного дня по запутанному и нелегкому пути своей мечты. Главные герои его фильма - брат с сестрой, Александр и Вула, уверены, что их отец живет в Германии. И вот, устав каждый день тщетно ожидать его на вокзале, они просто садятся в очередной поезд и отправляются на поиски. 'Пейзаж в тумане' - то ли быль, то ли сказка, где на фоне уже столь знакомого дорожного колорита ведется неспешный, медитативный рассказ о мире, культуре и предназначении человека.

Знаменитый грек, наследник древней Эллады, Тео Ангелопулос в своем творчестве уже не первый раз обращается к жанру роуд-муви. Такая форма повествования наиболее близка его личному ощущению 'потери своего дома' в этом чужом для него современном мире. Пространство нынешней Греции, по которому путешествуют дети, представляет собой сгусток впечатлений самого режиссера, своеобразный внутренний пейзаж его 'духовной ссылки': смесь тумана и дождя, темные глазницы пустынных домов, рябь холодного моря - дух одиночества и запустения как будто растворен в самой атмосфере фильма, в непременной дымчатой мгле, беспросветно затянувшей все вокруг. Это мир, откуда каждое утро тщетно пытается улететь человек-чайка, мир, где в конвульсиях умирает белая лошадь под чумные крики свадебного пира. Это вселенная угасающего света, преисполненная хаоса отрывочных мифологем, аллюзий и абсурда - что-то безвозвратно ушло из нее, закутавшись, словно в саван, белыми пеленами снега. Непременный для Ангелопулоса мотив греческой зимы как медленного умирания культуры, неспособной уже оплодотворить умы и души людей, поддержан впечатляющим видом гигантской длани античной статуи с отломанным указующим перстом. Дух увядания ощущается и в неприкаянных скитаниях труппы бродячих артистов: старому уставшему человечеству 'закатившейся' Европы, уже не нужен театр, оно тихо угасает от бесконечной и всепоглощающей скуки, заранее распродавая свои старомодные обветшалые одежды.

Столь неприглядная картина действительности - этой Вавилонской блудницы, в которую превратилась земля, непосредственно связана с обликом матери Вулы и Александра: ведь, как узнают впоследствии дети, у них никогда не было настоящего отца. Но они все равно любят свою истощенную родину - свою грешную мать, даже несмотря на то, что 'она ничего не понимает' в их заветной сказке-мечте о рождении нового первозданного мира, куда они стремятся всем своим существом. Библейский мотив 'исхода' и странствия в поисках земли обетованной тесно переплетен в фильме с новозаветным образом Царствия Небесного, обрести которое способны только по-детски чистые души. И, может быть, именно поэтому частые закадровые монологи Вулы, обращенные к отцу, столь сильно напоминают молитву Богу. Для детей дорога в призрачную Германию - это путь к обретению смысла бытия, поиски своего настоящего дома, а значит, по замыслу режиссера, и путь к себе - из первобытного хаоса к истинному свету или тому неясному силуэту туманного древа, что проступает на засвеченной пленке, подаренной их спутником и проводником Орестом. В фигуре этого молодого артиста, байкера и гея с внешностью античного бога в фильме затрагивается непременный для эстетики Ангелопулоса философско-мифологический пласт. Посланник судьбы, эдакий дантовский Вергилий, экскурсовод по аду реальности, Орест является также и учителем Вулы, воспитателем ее чувств. Он с отеческой бережностью педагога проводит ее душу по тайным тропам платоновского эроса, от первой любви и девичьей стыдливости к осознанию своей женственности. И он же дарит ей горький, но неизбежный опыт разочарования. Ведь в фильме нет ничего сугубо детского или сентиментального, зритель смотрит на все глазами режиссера-мыслителя, достаточно честного и даже безжалостного по отношению к миру, чтобы не смягчать его ударов и не приглушать боли от них. Орест же всего лишь выполняет свою роль, направляя детей вперед, на зов дороги, к своему предназначению.

Но весь этот смысловой и образный подтекст отступает на второй план перед первичным ощущением необыкновенной поэтичности, почти хрустальной прозрачности авторского стиля. Фильм походит на отрывок чудесной мелодии, как бы зависшей в воздухе, чтобы потом медленно раствориться в тишине. Музыка здесь не просто фоновое сопровождение визуального ряда, но неотъемлемый элемент повествования, она буквально участвует в происходящем, создавая уникальную атмосферу светлой грусти и какой-то щемяще-беззащитной чистоты. И долго еще потом вспоминаются два маленьких далеких силуэта под кроной огромного дерева в час туманного рассвета, словно это и есть явление самой надежды - беззащитной, хрупкой, но никогда не угасающей.

11-летняя девочка-гречанка Вула и её 5-летний брат Александрос сбегают от матери и отправляются на поиски отца, живущего, как они полагают, в Германии. По пути они встречают юношу Ореста, который становится их проводником в этом опасном путешествии…

Сценарий был написан Ангелопулосом совместно со знаменитым итальянцем Тонино Гуэррой. Но сюжет отходит на второй план в этой символической притче об умирающей цивилизации, где тоска по лучшему миру выступает как вывернутая наизнанку мифологема. Дети бегут с тёплого юга на север, поскольку на их юге, захламленном убогими постройками и загаженном дымящими трубами, теперь стало холодно и бесприютно.

Бессмысленность и примитив урбанистических пейзажей ещё более усиливают настроение печали в путешествии за призрачной мечтой. Характерное для Ангелопулоса отсутствие крупных планов немало способствует слиянию героев с окружающим миром, загрязненным отходами технического прогресса.

Поруганное доверие и обманутая любовь - два главных испытания, что выпадают на долю девочки, столь рано повзрослевшей опекунши маленького брата. Это подчеркивает гомосексуальный акцент: юноша Орест, сопровождавший их некоторое время, достаточное, чтобы Вула в него влюбилась, изменяет ей с таким же, как и он сам, красавцем в куртке и джинсах. Личная трагедия девочки усугубляется обманом шофера, который соглашается подвести детей...

Ангелопулос продолжает культурную традицию кино, как искусства больших задач. Трагичный финал, характерный для большинства работ греческого режиссёра, уравнивает его ленты с античными трагедиями. Мифологическое мышление предопределило аллегорическую трактовку его фильмов, где почти всегда можно найти символические кадры.

Здесь красноречивым примером авторского стиля будет эпизод с гигантским указующим перстом, выброшенным морской пучиной и унесённым невесть куда вертолётом (ремарка к 'Сладкой жизни' Феллини). Так красной нитью через большинство работ Ангелопулоса проходит идея вырождения культуры, а вместе с ней и человечества, что и определяет эпическую, интеллектуальную и религиозную эстетику его картин.