'В ряду великих сатириков прошлого у Свифта особое место: не ищите у него оптимизма Рабле, изящной иронии Вольтера, отстранённого скептицизма Франса. Свифт яростно саркастичен'
В этом доме, который построил Свифт, яростно разбивают стёкла, яростно шатают стакан с чаем и яростно молчат - всё пропитано страстностью в самых крайних её проявлениях от кричащего разрушения до безмолвствующего созидания. А всё потому, что настоящий сатирик должен быть по-настоящему яростен из-за всего того, что происходит у него на глазах. Затем, после негодования, он строит собственную реальность, играет роль, нанимает актёров - в насмешку над тем, что изменить не в силах. Он много говорит и пишет, но в конце концов понимает, что бороться можно и по-другому, а именно, молчанием. Не даром слуга произносит, что человек учиться говорить всё детство, а молчать - всю жить. Этому так же сложно научить, как и произносить самые яростные саркастические эскапады. Язык молчания - альтернативный язык мысли, невербальный. Каким образом доктор всё понял? Как почувствовал себя частью этого дома, крепости разума? Он открыл книгу под чутким руководством лакея и стал листать картинки, одна за другой, и вдруг понял, что уезжать ему никуда не следует, а, наоборот, самому стать Свифтом на мгновение, когда прибудут обличители из будущего, будто всё знающие и всё понимающие, оттого что у них есть доступ к словам.
Убивать можно непониманием, даже если оно основано на самых точных и метких словах, вроде места, даты и причины смерти.
Спасибо Белоусову, Янковскому и Абдулову за прекрасную игру, а Захарову за великолепную постановку. Отличный фильм!
Уж вроде все мы знаем, как умеет красиво молчать Янковский. Но опять и опять поражаешься власти его магнетического взгляда... И как по-разному молчат все его персонажи! Перед его Свифтом мы - как перед удавом кролики, оцепеневшие от ужаса и благоговения.
Но, как бы ни был велик Олег Янковский, центральная роль здесь всё же не у него. Этот фильм - настоящий бенефис Александра Абдулова, его творческий апогей. Лучшая его роль, на мой взгляд, и самая энергоёмкая, энергозатратная. Он здесь - голый нерв. Он здесь - горящий факел. Он здесь - тюбик краски, до капельки выжатый гением на холст картины. Если у других режиссёров он зачастую просто милостиво присутствует в кадре с разной долей самолюбования, то Марку Захарову он даёт всю власть над собою, предоставляя себя с полным самоотречением, а в этом фильме чуть ли не с жертвенностью. Когда актёр и режиссёр находят друг друга, их два таланта, слившись, дают не просто сумму, а многократное усиление результата. А в данном случае результат великолепно подчёркнут и работой камеры, и постановкой света, которые прямо-таки участвуют в лепке образа рождающегося Гулливера.
Практически вровень с этими богами актёрской игры выступает юная Александра Захарова, просто шокируя совершенно не женской, мощной энергетикой, и совершенно не юношеской филигранностью работы. Папина дочка. Его пластилин, из которого он лепит, что хочет. Его гитара, из которой он извлекает какие угодно звуки. Сдаётся мне, что свою жизнь она положила на алтарь служения папиному гению. Не самая худшая цель жизни.
Мне всегда трудно было понять, почему этот восхитительно умный фильм не снискал такой большой популярности у зрителя, как 'Обыкновенное чудо' и 'Тот самый Мюнхгаузен'. Раньше причину видела в том, что некоторые центральные роли отданы малоизвестным артистам, которые, конечно, стараются, но - из остального звёздного состава выбиваются. По-моему, для роли Патрика просто создан Семён Фарада. А для роли Ванессы... даже не знаю, кого бы не затмила здесь Стелла в исполнении Захаровой.
А сейчас подозреваю, что именно 'умность', серьёзность фильма и закрыла ему дорогу к широкой публике. Слишком требователен он к зрителю, слишком на многие больные мозоли давит. Под его жёсткий сатирический прицел попадают уже не отдельные персонажи, а всё общество в целом. Легко нам было посмеиваться над Королём-самодуром или Администратором-пошляком, образы которых даже и отрицательными назвать невозможно: сами авторы смотрели на этих персонажей с добродушной иронией, не впадая при этом в обличительный пафос. Так что даже узнав себя в этих персонажах, зритель мог быть спокоен за свою самооценку. И вдруг Захаров и Горин перестали играть со зрителем в поддавки, предъявив ему на обозрение самое настоящее зеркало, не делающее никаких скидок и поблажек, требующее честного взгляда на себя и внутрь себя. А кому же захочется признать, что он - в лучшем случае, опустившийся великан, а в худшем - изначальный лилипут?
Совсем не биографический фильм о великом ирландском писателе (достаточно того, что историческому Свифту было на момент смерти 78 лет – и то была явно не ситуация трагической и безвременной кончины) драматургически усиливает фирменную для Захарова и Горина тему тему конфликта реальности и фантазии. Кстати, пьеса Григория Горина открывается эпиграфом из настоящего Джонатана Свифта. И эта единственная точка пересечения истории и современного сюжета красноречива:
«Распределяя работу своего мозга, я счёл наиболее правильным сделать господином вымысел, а методу и рассудку поручить обязанности лакеев».
Итак, вымысел (его судьба, его правда и сила) – вновь в центре повествования. Только теперь как будто бы постаревший и замкнувшийся Мюнхгаузен, в аскетичной игре Янковского, держит последний рубеж обороны. Официально объявленный сумасшедшим, поставленный под надзор соглядатаев и врачей-вредителей, Свифт не разгоняет облака для установления хорошей погоды, а «запускает» в небо смертоносный летающий остров Лапуту. Дом Свифта на осадном положении и сам наносит ответные удары по врагу. Давление власти возросло в разы. Где там глуповатый, но добродушный Герцог или непостоянный, но всё же приятель Бургомистр! Теперь недоброжелатели и противники выступают целым агрессивным фронтом. Конфронтация между героем-одиночкой и машиной социального прессинга приобретает характер крайнего антагонизма. Главный вопрос – не просто как выжить моей фантазии, но как вообще выжить, имея фантазии? Конечно, здесь вновь опознаётся идеологический контекст: атмосфера позднесоветского «застоя», психиатрия как пенитенциарный инструмент власти, «двоемыслие» интеллигенции и т.п. Но любой составной сюжет «Дома, который построил Свифт» опять же важнее этих политических или исторических привязок. Взять хотя бы драму «великана» Глюма:
«Итак, я стал уменьшаться! Это самое страшное из всех наказаний. Всякий знает, как трудно взбираться наверх, но обратный путь всегда тяжелей... Не спрашивайте, как я это делал. Специальная гимнастика, диета, разнообразные поклоны, приседания... Я спускался вниз, как по тропинке, фут за футом, ежедневно приближаясь к уровню сограждан. С головой было труднее всего, но тут помог алкоголь. Ежедневный трёхкратный приём алкоголя – и ты очищаешь свою башку от ненужных знаний и мыслей».
Вечные сюжеты о раздражающей неуместности гигантов и об амбициях карликов (история трёх лилипутов), о проклятом абсурдном круге повседневности («Нет смысла вспоминать дальше, Джек... Боюсь, что картина будет одна и та же: время станет меняться, а вы всё будете стоять на посту на рыночной площади») – это больше, чем кино. Это смысложизненные вещи, высказанные языком кино. Свифт в исполнении Янковского, за 3/4 фильма не произносящий ни слова, намного круче Мюнхгаузена (погрязшего в сугубо житейских обстоятельствах). Не случайно, что любовная коллизия (Ванесса или Стелла) на этом этапе теряет привычное значение: финальная лирическая сцена «никак не получается». Старое платоновское определение философии как «приготовления к смерти» объясняет главное в сюжете: почему Свифт так пунктуально уходит из жизни как обычно «ровно в пять, хоть проверяй часы». Ежедневная репетиция собственных похорон помогает Свифту писать сразу, без помарок, чистовик собственной жизни. Декана собора святого Патрика не отвлекают мелкие кухонные вопросы – столь важные для позднесоветской диссиденствующей интеллигенции. Глубина текста Григория Горина, непримиримого к пошлости и мелкотемью, ясно проступает в фильме Марка Захарова. Сюжет Горина придаёт фильму мрачную тональность. И, наверное, совсем не случайно следующая совместная работа тандема – «Формула любви» – оказалась по колориту и атмосфере очень светлой, компенсирующей пессимизм и мизантропию «Дома». Однако самое оптимистичное, что может быть в произведении искусства, – это финальная гибель героя. Только она дарит настоящий катарсис как очищение через страдание. Только такой исход содержит в себе наибольший смысловой заряд, художественную ценность и урок для зрителя.
Кстати, в финальной сцене пьесы всё не так однозначно, как в фильме. Доктор Симпсон, превращающийся из агента системы в персонажа и друга писателя, записывает в свой дневник:
«На крик толпы я выбежал на площадь
И там увидел Джонатана Свифта –
Лежал он неподвижно на земле...
Коснулся я его руки холодной,
Припав к груди, услышал тишину,
И лишь собрался объявить о смерти,
Как вдруг заметил, что он краем глаза
Мне весело и дерзко подмигнул...
И понял я, что предо мной актёр,
Достигший в лицедействе
совершенства,
Который, если требует искусство,
И сердце, и дыханье остановит,
А жив он или нет – не нам судить...
Всё это объяснил я горожанам,
Актёры унесли труп за кулисы,
И зрители спокойно разошлись...»
Итак, какие полезные советы могут нам дать герои всей «Волшебной трилогии» Марка Захарова? Лозунг и совет Волшебника из «Обыкновенно чуда»: жизнь – это роман, и не бойтесь быть его автором! Девиз Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена: имей мужество мечтать, живи, так чтобы не оказаться в итоге в мечте другого (ведь, как понимает Мюнхгаузен-Мюллер и как объясняет Делёз: «Если ты оказался в мечте другого, значит, тебя отымели»). Наконец, трагический урок Джонатана Свифта: ежедневно готовься к смерти (смерти социального, смерти любви, смерти мечты), ибо только в воображаемом сценарии катастрофы всё равно побеждает воображение! Кстати, финал «Дома, который построил Свифт» в смысле высшем и философском совсем не мрачный. Бессмыслица жизни и приспособления к театру социального абсурда побеждается только радикальным абсурдом раскрепощённой фантазии. Как Овод из одноименного романа Этель Лилиан Войнич, командовавший собственным расстрелом, Свифт дирижирует своими похоронами. И это – предел, которого может добиться человеческая фантазия. Вернее, один из пределов, если памятовать другие фантастические достижения: построение нового справедливого общества, победа над разрушительными силами природы, прорыв в далекий космос и т.п.
У Николая Бердяева есть статья «Ставрогин» - о соответствующем персонаже Достоевского. Согласно этой статье, Ставрогин – не главный, а единственный персонаж «Бесов», все остальные герои – его эманации. И, тем не менее, самого Ставрогина в романе уже нет. Он выпустил из себя все эманации, и теперь от него самого осталась лишь оболочка.
Подобно другому персонажу Янковского в другом фильме Захарова – Волшебнику в «Обыкновенном чуде» - «горинско-захаровско-янковский» Свифт окружён своими эманациями. Однако, как и подобает божеству, сам Свифт апофатически-исихастски молчит – говорят и действуют его эманации. Одна из здешних критиков, многоуважаемая г-жа Фюльгья, заявляет, что-де актёры в этом фильме «играют не живых людей, а амплуа». Но, имхо, если не все персонажи фильма, то по крайней мере те, которые являются эманациями Свифта – лилипуты, Глюм, Некто – и представляют собой не живых людей, а «амплуа» - как эманации Ставрогина в «Бесах», по сути дела – не живые люди, а «амплуа».
Однако, все персонажи-«эманации», каждый по своему, но доносят до людей одну и ту же весть. Персонаж более позднего фильма Захарова – Ланцелот в «Убить дракона» - несёт людям весть о том, что каждый должен «убить дракона в себе». (Любопытно отметить, что в «Свифте» Глюм принимает персонажа Абдулова – доктора Симпсона – за Ланцелота. В своей «новой инкарнации» - в фильме «Убить дракона» - Абдулов-Симпсон становится-таки Ланцелотом.) Свифт – через своих героев-эманации – несёт людям весть о том, что каждый должен убить в себе йеху. Ибо драконы процветают благодаря йеху. В романе Бруно Ясенского «Заговор равнодушных» есть такие строки: «Не бойся врагов — в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей — в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных — они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство.»
Лилипут Рельб не смог убить в себе йеху. «Маленький человек», он одержим ревностью и завистью к своему сопернику – Флиму. Великан Глюм, превратившийся было в йеху, в конце фильма снова начинает расти. Убивает йеху в себе Джек Смит, сумевший прервать сансарическую цепь перерождений. Убивает йеху в себе в конце концов и доктор Симпсон, превратившийся в Гулливера. Но среди героев-эманаций Свифта есть персонаж, окончательно убивший в себе йеху – человек с апофатическим именем Некто, «почти Никто».
Некто – вне времени. Подобно суфиям, утверждающим, что они предсуществовали ещё до сотворения мира, Некто «помнит дуб ещё жёлудем» - то есть, помнит этот мир, если использовать выражение Николая Кузанского, в ещё свёрнутом состоянии.
Тот же Николай Бердяев говорит: «Чтобы войти в духовный мир, нужно совершить подвиг свободы». Чтобы убить йеху в себе, нужно стать свободным. А кто сам свободен, тот освобождает других. Полицейскому Джеку Смиту удаётся прервать сансарическую цепь перерождений в тот момент, когда он освобождает других.
Сам Свифт в фильме постоянно умирает и воскресает, в результате чего может создаться впечатление, что самому ему не удаётся выйти из сансары. Однако в буддизме есть понятие «бодхисаттва». Бодхисаттва – это человек, который уже достиг просветления и мог бы уйти в нирвану, но дал обет оставаться в сансаре, чтобы помочь другим существам достичь нирваны. И Свифт, и уходя, остаётся с нами, чтобы нести нам весть – чтобы стать свободным, нужно убить йеху в себе.
Философ-сказочник Марк Захаров умеет делать своих персонажей вневременными. Они становятся носителями отдельных явлений - злободневных при выходе фильма, вечных при повторном просмотре: эскапизм Остапа Бендера; вальяжность Министра-администратора; диссидентство барона Мюнхгаузена; злобный оскал власти Дракона, каску которого можно смело примерять на целую галерею тоталитарных ублюдков - от Гитлера-Сталина до Чавеса-Ким Чен Ира. 'Дом, который построил Свифт' - дикий разгул смыслов и типажей, который Захаров доводит до абсолюта.
Поначалу фильм смотрится как ксерокопия 'Того самого Мюнхгаузена' с тем же 'не таким, как все' героем, противостоянием Творца и общества, иронией над власть предержащими, только в другой стране и в других костюмах. Даже век тот же. Плюс не единожды опробованный актерский тандем Янковского-Абдулова. Лукавого мудреца и обаятельного пройдохи. Вот только большую часть фильма Свифт-Янковский молчит, выражая всю гамму чувств своим лучистым взглядом, а то и вовсе без оного, надевая на лик черную повязку (как и Архивариус-Тихонов в 'Убить дракона'). И это молчание страшнее груды словес, щедро истончаемых в эпоху перемен. Как там у Макаревича: 'Слишком много красивых и славных слов, не пора ли наконец заняться делом?'
Химеры Свифтового сознания вырываются наружу вопреки воле автора. Вот уже лилипуты по-своему обыгрывают вечную тему любви-ненависти, великан Глюм, этот 'лишний человек' на потеху публике играет фальшивую смерть, а полисмен, носитель простых жизненных радостей, умирает уже по-настоящему. Аплодисменты зевак обеспечены обоим. Лишь суровый Доктор-прагматик переступает через себя, чтобы стать Гулливером и встретить свои, пусть не алые, но паруса. Ну а сам Свифт, как и Мюнхгаузен, снова уйдет налегке в небо, ведь прервать перемену балаганных декораций не под силу даже ему.
Дуэт Захаров-Горин, тяготеющие к протестным личностям никак не мог обойти вниманием личность ирландского писателя 18 века Джонатана Свифта.
Стилистически фильм один в один «Тот самый Мюнхгаузен», но это и есть трюк-обманка. Янковский – декан словно спорит с Янковским бароном: первый читает зрителям, сиречь обществу, мораль, второй молчит. Но почему? Неужели автору столь славных «приключений Гулливера» нечего сказать? Чем больше скажешь, тем больше переврут. Кому надо – поймут и без лишних слов. Начиная от профессиональных критиков до рецензентов разного калибра, да и просто учителей литературы каждую книжку разберут на цитаты и каждую цитату обмусолят, что хотел сказать автор. А давно покойному автору никак не возразить, что он имел виду совсем другое, а может вообще надеялся на свободное истолкование, кому как видится. У Свифта из этого фильма есть уникальная возможность: каждый раз умирая, но оставаясь живым, он может при жизни узнать, что про него пишут и думают. Это шквал критических реплик крутится у его в голове, но он никак не выражает своих эмоций и мыслей. Помимо этого, ирония режиссера направлена на биографов из будущего, которые конечно лучше чем современники знают, как жил и как умер писатель.
Творения мастера давно уже живут своей жизнью: лилипуты флягами черпают чай из людских стаканов, великаны опускаются и спиваются, в то время как Творец заключен в жесткие рамки предопределенности и даже не может умереть, когда хочет. В этой связи поведение декана, умирающего ежедневно уже кажется проявлением не безумия, а скорее протеста.
В тоже время для Свифта доктор, не читавший книги, может причинить меньше вреда, чем толпа окружающих его «почитателей», трактующих его молчание в свою пользу. Толпа бездельников и женщины, которые хотят сделать за Свифта его выбор с кем ему быть и кого любить.
Симпсон хочет понять странного Свифта, как и ошарашенный зритель фильма, что хотел сказать режиссер. Читайте лучше «приключения Гулливера», как ребенка, уговаривает слуга Патрик доктора. И верно - это полезнее будет, чем рассуждать о смыслах, не читая первоисточник, а лишь выдранные обрывки сдобренные домыслами, называемые критикой. Авторы больше не читают нотаций зрителю, не заставляют разгадывать ребусы: в условиях тотальной цензуры начала 80-х опасны даже намеки. Они рекомендуют взять в руки томик Джонатана Свифта, которого хоть и не совсем не забыли, но стали считать скучным и неактуальным.
Можно много говорить о фильме. Об относительности сложной геометрии любовного треугольника чужих для других, и поэтому еще более близких друг другу, людей, которые пытаются решить это уравнение на краю стакана с чаем. О великанах, проклятьем которых является собственный рост, и они вынуждены ходить сгорбленными всю жизнь, постепенно пытаясь забыть все что знают они, но не знают, или не хотят знать, другие, без возможности даже умереть во имя чего-то значимого. О человекоподобных, которых ничего не волнует и ничего не может растормошить, медленно убивающих настоящего художника непониманием и он вынужден закрывать глаза. О том, что первым желанием после познания истины является желание поскорее ее забыть и не обязательно потому что она довольно неприятная штука, а иногда просто потому что становится очень скучно. В конце концов просто о том, что 'везет же людям - умирают'... Но слова действительно искажают смысл, поэтому надо смотреть кино и думать.
Брызнет сердце то ли кровью
То ли тертою морковью
Ах, поверьте - все равно
Все равно жестокой болью
То ли гневом, то ль любовью
Наше сердце пронзено
И слезами плачут куклы
И огнем пылают буквы
И взорвался барабан
И пошла под гром оваций
Перемена декораций
Здравствуй, новый балаган (c)
Режиссерские работы господина Захарова делятся на две категории: театральные (в частности телеверсии спектаклей) и кинематографические. Тогда как первые очень разнообразны (художник уделяет свое внимание множеству тем: от военных до социальных), вторые удивительно однородны. Можно сказать, что за всю свою карьеру Марк Анатольевич снял одно единственное кино (исключение составляет «12 стульев»). Удивительно гармоничное, стройное и ровное, однако при этом бесконечно интересное и новое в каждом эпизоде.
Учитывая вышесказанное, сложно понять, почему популярными в народе стали именно «Формула любви», «Тот самый Мюнхгаузен» и «Обыкновенное чудо». Вероятно дело в том, что на фоне «Убить Дракона» и «Дома, который построил Свифт» эти ленты выглядят гораздо более легкими как по форме подаче, так и по содержанию (хотя дотошный зритель, привыкший искать неочевидное всюду, таких разграничений делать не станет: для него все одинаково сложно, если внимательно приглядеться). В то время как последние две картины буквально перегружены смыслами, которые еще и зашифрованы гротескным, сложным миром. Именно по этой причине картины Захарова можно описывать исключительно двумя способами.
Первый доступен только для киноведов, которые должны разбираться каждый эпизод, сцену, кадр, вычленяя, что хотел сказать автор и констатировать то, что, по мнению критиков, у него в конечном счете получилось объяснить зрителю. Потому что вырывать просто куски из огромного количества посланий и разбирать их в отдельности не имеет смысла. Они связаны воедино и друг без друга не так сильны.
Суть же второго в том, чтобы просто описать специфику всего одной из всех его работ, таким образом обозначив законы других лент, снятых Захаровым. Поскольку, как говорилось выше, каждое его кино являет собой еще одну часть единого организма.
Организма невероятно сложного, хитроумного, самодовольного и решительно не желающего, чтобы его поняли однозначно. Да он, в принципе, вообще ничего не желает. Ему самому по себе хорошо и весело. Причем, что необходимо отметить, весело и зрителю. А это большая редкость: когда всем весело, но ничего не понятно.
Проблема так называемого «арт-хаусного» кино заключается в том, что оно нередко суть невыносимая дрянь. Нудная, скучна и заунывная. Расшифровывать, что там вытекло из творческого нудилы, решительно не хочется.
То же, что фонтанирует из души талантливого художника Захарова, это как Скитлз, который протек из пожарного гидранта: сбивающим с ног блестящим напором.
Поэтому, если вы переживаете, что ничего не поймете в заумном кино, то переживания ваши имеют все основания для существования: действительно, можно не угадать ни одного смысла. Однако это не помешает насладиться безукоризненным вкусом режиссера, рассекающим даром сценариста Горина, действительно по-умному сошедших с ума в кадре актеров и другими талантами, которые слепили кинематографический мир Марка Анатольевича, где всем очень рады. До поры до времени. Пока не появляется необходимость стать его полноценным обитателем.
Я так люблю фильмы Захарова и считаю этого режиссера гением. Когда я увидела 'Дом, который построил Свифт', уже были несколько раз пересмотрены более известные его ленты, но это произведение произвело на меня наивысшее впечатление. Во-первых, неординарное начало, все эти слова за кадром, как при настоящей съемке, но это не так важно как смысл и герои, прекрасно исполненные величайшими актерами.
Доктор-из Ноттингем-Шира, конечно же, это его наиглавнейшая черта, которая звучит на протяжении всего фильма. Нужно обратить внимание на перемену в его характере после пребывания в загадочном Доме. Из врача-реалиста, он вдруг превращается в сумасшедшего, такого же фантазера как Свифт и это замечательно, прекрасно, когда человек способен на такое.
Что же сказать о декане? Джонатан Свифт так блестяще сыгран Янковским, что слова “игра актера” звучат оскорбительно, скорее он сжит, прочувствован. Я уверена, что лишь этому актеру дано было передать всю сложность героя, ведь только Янковский способен промолчав практически весь фильм обращать пристальное внимание зрителя именно на себя, показывать чувства глазами.
А какой там великан! Да, да именно велика! По-другому и не скажешь, его история очень печальна, но в тоже время необходима, что бы понять, как люди бывают жестоки. Именно ради них герой Леонова “опустился”.
Свифт-Ванеса-Стелла вечный любовный треугольник. “В его жизни было две женщины, но его нравственные принципы не позволили нанести раны не одно из них.”Ни декан, ни сами девушки не знают, кого он любит и это так и остается нераскрытым.
Можно подумать, что горькие чудеса закончились, но увы…Конец первой части фильма окроплен кровью, которая льется ради жизни, точнее, для того что б она перестала быть заурядной. А разве кому то хочется, что бы она была такой?!
Фильм пропитан иронией, свойственно как Захарову, так и Горину. В конце осуществляется сцена похорон, но не репетиция, а своеобразная премьера.
“…Я исчезну.
-Совсем?
-Совсем.
-И не выйдете на аплодисменты?
-В этот раз нет...”
«Брызнет сердце то ли кровью, то ли тертою морковью… Ах, поверьте, все равно!»
Эти строки одной из уникально ритмичных и глубоких песен фильма замечательно раскрывают его содержание.
Кто его действующие лица? Герои, созданные великим английским просветителем? Актеры, надевшие маски этих героев? Быть может, герои, притворяющиеся актерами?
Но очень скоро все вопросы отпадают и мы просто с замиранием сердца следим за трагической историей лилипутов (необыкновенно искренние Збруев и Караченцев), за судьбой опустившегося великана Глюма (трогательный Леонов), за бесплодными попытками найти себя господина Некто (тонко лиричный Сирин)... Наконец, пытаемся разобраться в этом сумасшедшем доме, а если копнуть глубже - в этом срезе человеческого общества любого времени и страны - вместе с молодым и даже нахальным доктором (блистательно исполненным Абдуловым).
Великолепный фильм по пьесе Г. Горина, каждый новый просмотр которого способен изменить ваше мировосприятие.
