В течение почти всего фильма стоял ком в горле, накатывали слезы - настолько сопереживаешь главной героине, бабушке, отцу, чей родной уходит на войну. Очень точно показано в деталях, чем на самом деле была война для обычных людей: человек делает шаг в пропасть, потому что, а кто еще, если не он? А там уже как повезет, кто-то вернется, кто-то - нет. 'Думаешь, кому-то хочется сына на войну отправлять?'. Да, никому не хочется. И никому не хочется покидать своих близких. 'Но тем, кто не вернется, памятник - до неба'. Слова отца бьют прямо в точку - нет такой награды, которая бы искупила тот подвиг.
Именно войны, военных действий, в фильме почти нет. Показано то, что происходит, когда солдат уходит: опустевшая квартира, тоска, страх, что свиделся с родным человеком в последний раз. Сцена проводов тоже разрывает сердце - это не просто белый платочек, которым махают вслед. Это вцепившиеся в сыновей матери, которые не хотят их отпускать, жены, которые просят писать с фронта, толпа, неразбериха, попытка оттянуть момент ухода на фронт - эмоции переданы очень точно.
И это можно сказать про весь фильм. Он очень чувственный. Как средство выражение этих чувств, конечно нельзя не отметить (и это делали уже миллион раз до меня) операторскую работу. Во-первых, очень красиво, как художественная фотография. Во-вторых, из-за выбранных ракурсов очень сопереживательно - эффект погружения в сцены. В некоторых сценах, эффекта погружения нет, но так точно показана жизнь, что хочется восклицать: 'Ну да, так и есть. Так бы и я поступил!'.
После этого фильма понимаешь, что действительно значат слова 'они отдали свои жизни за то, чтобы могли жить мы'. Именно что ЖИЗНИ (свою любовь, семью, детей, ночные прогулки, карьеру, семейные завтраки, смех, дурачество, подарки...) они отдали, они от этого всего добровольно отказались, потому что понимали, что по-другому ну никак. Вот эти вот жизни, а не цифры в статистике были жертвой.
'Летят журавли' - фильм о жизни. О том, как все есть на самом деле. О неопределенности, недосказанности, о диалогах настоящих, живых людей.
Новаторство данной картины заключается в реалистичности, с которой изображены персонажи. Особенно это прослеживается в поведении героини Татьяны Самойловой - Веронике. Живая, сильная, добрая, но запутавшаяся и раскаивающаяся девушка.
Нелогичные, странные, местами совсем непонятные поступки девушки, даже несмотря на то, что она любит, по-настоящему любит Бориса, демонстрируют всю неоднозначность ситуации того времени.
Съемка
Это что-то поистине великолепное! Никак не ожидаешь увидеть съёмку такого уровня в картине 50-ых годов. Подвижность изображения, 'слежка' за героями, монтаж сцен. Сказка!
Хочется провести аналогию с Дюнкерком. Ни в том фильме, ни в этом не было военных сцен. Но от этого ужас и страх никуда не ушли. Ощущение первобытного страха перед всем, что происходит ощущается каждой клеточкой тела. Блестяще.
Актёрская игра
Актёры на экране будто живут, а не играют. Во время просмотра фильма очень часто складывалось впечатление, будто наблюдаешь за соседской жизнью в окно. Великолепно!
«Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей...»
(Марк Бернес)
«Летят журавли» фильм с первого взгляда весьма неоднозначный. И неподготовленный зритель, привыкший уже к такому классическому столпу отечественного кинематографа как война, момент может и не уловить. А ведь на дворе 57-ой, товарищ Сталин ушёл на покой четыре года назад, что явно ослабляет железную хватку у горла всех культурологических структур. Вот Калатозов и воспользовался ситуацией, превратив пьесу Виктора Розова в просто пронзающую историю любви, не такую, какую обычно у нас чтят - скупую и хлёсткую, а по-европейски пробивающую противоречиями. Дело то не шуточное.
И Пальмовая ветвь (единственная в своём роде), была выдана не за красивые глаза Татьяны Самойловой (если бы давали только за это, актриса унесла бы гран-при), а за слаженную работу всей съёмочной группы. Чего стоит только нескончаемая динамика созданная руками Урусевского. Собственно, самих боевых действий в ленте на пару сцен, а вот дух выдержан совершенно страстный и тяготеющий к эмоциям. Очень вдохновляет Василий Меркурьев, одна речь в госпитале которого способна выбить скупую мужскую слезу любого несчастно влюблённого.
И тут совершенно понятно, почему господин Хрущев называет картину идеологически невыдержанной, а Веронику и вовсе - шлюхой. Чуждая русскому менталитету новая волна, которая нашла своё место в русских «Журавлях...», поломала все устоявшиеся догмы, которые ранее диктовала партия. Где это видано, чтоб главная героиня расхаживала без косынки, да ещё и мужиков выбирала самостоятельно? Не по христиански как-то... но, чёрт побери, как же красиво. По страшному красиво.
Спустя множество лет после выхода, спустя множество лет пересмотров, ленты подобные этой уже обладают исключительной историей, и вовсе не служат критическим взглядом. Меняются эпохи, меняются отношение людей. Летящие журавли так и остаются парящими перед зрителями, а зритель отплачивает им уважением.
В сюжетном плане фильм не накручивает вистов – история о двух влюблённых, один из которых уходит добровольцем на фронт, проста и понятна, а главное – человечна. Удивительно, что оттепель наступила так скоро и смогла разбавить не гнушавшуюся обмана и манипуляций пропаганду. Интересны компромиссы, к которым то и дело обращается фильм – на самом деле его позиция ныне чрезмерна близка более молодому поколению. Постановка открыта к обеим сторонам отношения – она одинаково признаёт мужество, храбрость, стойкость, отдаёт им долг и в некоторой степени восхищается советским человеком, в то же время считая прошедшую войну исключительным злом, пороком, не боясь высказаться насчёт неё со стороны правды, заметить отрицательные стороны человека, сделать акцент на его ошибках и не создавать ненависть вокруг врага (прекрасно, что фильм замкнут исключительно на себе, на своём сюжете). Одно это возвышает эту ленту над остальными советскими, а впоследствии и российскими фильмами о войне, для которых это событие стало исключительным праздником, демонстрацией своей силы и внезапно перестало быть трагедией.
Второй отличительной чертой этой ленты, которая также несомненно возвышает её над остальными, является её художественность и операторская работа. Скоро в элиту ворвётся Тарковский, который выработает собственный киноязык, у которого каждая постановка будет если не интересной, захватывающей работой, то визуальным шедевром уж точно. А на тот момент «Журавли» - это единственное, конечно, после эпохи немого кино, что действительно смогло разговаривать не лозунгами, а камерой. Дышать камерой и чувствовать камерой. Исключительная поэтичность образов, ракурсы, перекличка монтажа – одно только это приводит зрителя в восхищение. Пускай десятилетиями этот фильм разобран по всем своим составляющим, кадры такого уровня захватывают как в первый раз.
Неслучайно фильм Михаила Калатозова получил в 1958 году Золотую Пальмовую Ветвь Каннского кинофестиваля – ни до, ни после ни одни из национальных фильмов так и не смог это сделать, лишь близко подбираясь, но уступая либо в романтизации горькой правды жизни, либо в художественных мотивах.
Это действительно редкая и знаменательная художественная работа отечественного кинематографа.
«Летят журавли» я впервые посмотрела лет в двенадцать и с тех пор не могла к нему вернуться – потрясение от фильма хоть и не было полностью осознанным, но было сильным. Есть произведения, которые составляют нашу культурную память – они словно бы впечатаны в нас с рождения, и фильм Михаила Калатозова, без сомнения, один из них.
Можно не быть киноманом, не любить советские фильмы, ничего не знать об операторских приемах, но многие кадры из «Летят журавли» остаются с тобой навсегда – я тоже с первой встречи с фильмом постоянно возвращалась в памяти к тому головокружительному вращению деревьев в момент падения Бориса. Этот кадр вообще стал для меня выражением беспросветной тоски по погибавшим в той войне без героического ореола – в болотах, в безвестности, при отступлениях и в окружении.
Что нового можно сказать о фильме, о котором столько написано, каждый кадр и образ которого препарирован посекундно, на котором до сих пор учатся в киношколах? Наверное, ничего, кроме твоего личного отношения, рассказа о том, что в тебе разбудил фильм, который давно разобран на цитаты. И посмотрев впервые или пересмотрев «Летят журавли» сегодня, нужно суметь абстрагироваться от всего, что ты слышал о нем – фильм смотрится не просто современно, он настолько совершенен, что отчетливо понимаешь: так сейчас не снимают!
Просто потому, чтобы создать такое произведение, нужно не только быть оператором-перфекционистом, какими были и Михаил Калатозов, и Сергей Урусевский, не только быть тончайшим драматургом, как Виктор Розов, не только суметь подобрать таких великих и настоящих актеров, как Татьяна Самойлова, Алексей Баталов или Василий Меркурьев… Но нужно быть, наверное, самим Михаилом Калатозовым, обладать его светлым и вдумчивым взглядом, чтобы собрать все это воедино. Нужно было пережить все то, о чем рассказываешь в фильме, превратить переживания героев в личный эмоциональный опыт для зрителя через собственное авторское отношение ко всему показанному.
Пересмотрев фильм после долгих лет, я подумала про себя: как жаль, что я знала и помнила основные сюжетные перипетии, иначе фильм еще сильнее потряс бы меня сегодня, заново. «Летят журавли» нужно воспринимать целостной картиной, в которой новаторство в работе с камерой – это не самоцель, и сюжет также важен, как операторские приемы, а образы героев настолько глубоки и сложны, что, разбирая их, писались целые книги.
Говоря о фильме Калатозова, принято вспоминать о Каннском фестивале, о триумфе на нем Татьяны Самойловой, о Клоде Лелуше, работавшем пару дней на съемочной площадке. Это часть не только истории фильма, но и истории советского кино. А твоя личная история с фильмом может быть совсем другой, и ты связан с ним не только постоянными напоминаниями в прессе и на телевидении, но и сотней невидимых нитей – ассоциациями и воспоминаниями, которые, возможно, даже не твои. Вот на старых семейных фотографиях видишь, что бабушка подвела глаза, как у Вероники, или сопоставляешь год выхода фильма с годом рождения своих родителей, или вспоминаешь тех, кого ты не знал, потому что они погибли задолго до твоего рождения – погибли, и повоевать-то не успев. Но ведь от этого ты их меньше не любишь, просто очень хочется знать, что в том журавлином клине кто-то окликает по имени и тебя…
Никита Сергеевич и всегда отпускал колкие замечания, но здесь припечатал так, что фильм могли бы не пустить на советский экран, не то что в Канны. Но при всём справедливом негодовании к главной цензуре, её, как мне кажется, можно понять.
Фильм старательно взращивал патетику героизма одинокой женщины и к концу возносил её на такие высоты, с каких незазорно сказать: «Полноте, да она же шлюха». Сцена грехопадения обставлена такими мелодраматическими эффектами, что впору назвать её сценой «грехопадения». Хотя в пьесе В. Розова, по которой снят фильм, такой казовой драматургии, как ни глупо, нет. Под занавес первого действия Вероника приходит жить к Бороздиным, а второе действие открывается тем, что она — жена Марка. Красноречивое, тихое умолчание. Создатели же фильма (может быть, с тем же Розовым, в качестве уже сценариста) решили объясниться за Веронику, натянуто показать вынужденность её поступка: давление Марка, отчаянное сопротивление Вероники, гром снарядов, фортепианный концерт и — ах! Всё это напоминает мне «Бедную Лизу» Карамзина, развенчанную уже романтиками. Вместо нравственной мотивировки — неумолимость рока, но стоило ли трудиться и вообще пускаться в объяснения? Не за всех ли говорят потухшие беличьи глаза, в кототорых до этого всегда отражался свет камер? Бедную девочку с измазанным сажей лицом обнимает будущий зять, символически скрепляя решение оставить её у себя, и ни движения на этом лице. В этот момент уже ясно, что всё, что произойдёт дальше, будет мотивировано отчаянием, страхом, чёрными глазами, требующими любви. Не роковой ночью и Марком с профилем Мефистофеля.
Дальше авторы принуждены говорить о геройстве раскаивающейся женщины. Она работает в госпитале, спасает ребёнка, замешкавшись на мосту, порывается уйти, не желая «жить за чужой спиной», но не уходит, остаётся там, где нужнее. Она раскаивается, вы поняли? Это психологизм для бедных. Но есть и более тонкие штрихи, внесенные нарочно или интуитивно. Когда Ирина, вообще недолюбливающая невестку, возвращается после тяжёлой операции домой, она ставит на коптелку чайник и только тут замечает, что чайник пустой. Она вздыхает, наполняет его водой и снова ставит на коптелку. Всё молча. Ни слова упрёка Веронике, сидевшей на диванчике наверху. Она страдает, и это понятно даже тем, кто не хотел бы ничего понимать. Ирина строгая, но не глупая и не будет донимать чужую тоску строгостью. Такое можно только в военном госпитале, среди мужчин, да и то в целях скорейшего выздоровления. Бороздин-старший произносит страстный монолог о неверных «крысах», свидетелем которого как бы случайно делает Веронику. За этой случайностью последует ещё одна, на мосту. Слишком много случайностей, но они разве делают женскую судьбу на войне исключительной? О чём мы вообще говорим? В начале фильма речь повели как будто об исключительной силе любви, но потом так натужно, с честным усердием, взялись оправдывать героиню, что мы волей-неволей должны признать: она хороший человек. Лично я и не сомневалась. В самом конце она пересиливает своё частное (потому что личное на войне всегда противостоит общественной пользе) горе и раздаёт цветы для Бори людям в толпе, тихо радуясь журавлям в небе — «солдатам, не вернувшимся с полей». Вероника предана родине, счастье победы для неё — личное счастье, и испытание одиночеством она, с грехом пополам, выдержала. Но разве фильм о женщине и народе? Разве он не о женщине, желающей быть счастливой в войну?
Я могу понять Калатозова. Он был, можно сказать, первопроходцем. Дуня «Стрелка» Петрова, Фрося Бурлакова — всё таранные женщины, комсомолки, а тут:
— Я ухожу на войну, добровольцем.
— А я?
И всё же сюжет, драматичный за счёт внутренних своих сцеплений, за счёт того, что она не уберегла его, потому что любила не в полную силу, не нуждается во внешней драматургии. И не будь на месте Вероники Татьяны Самойловой, не знаю, что бы и было.
Отпусти, если любишь...Такая фраза, прозвучавшая во время создания фильма, вряд ли могла быть понята так, как этого требуют волновые законы ментальных проекций. Зато звучащая сегодня, она может забраться в пустынную нишу законов природы, не понятых раньше, но странным чутьем придуманных военных измен, созданных на желатине шостинских серпантинов. Оцифрованное качество стало привычнее и ближе для оптики, но дальше от времени.
История героини, потерявшей то, за что здесь держатся до последнего, пошла осознанно и на руины нового брака, и в шипучки соседских осуждений, и в санитарные бинты госпиталя, оставаясь той белкой, которую так и не поймали: военная повседневность, иллюзия привязанности. Вот только поезд, немного на последок проехался по памяти анны карениной, и ее школьного воплощения в училке по литературе.
Жизнь, это не литература, это то, что осталось от кино, после того как литература предъявила ему иск за отступление от фактов, изложенных в художественных произведениях. Сколько анн карениных задавила вторая мировая война. А сколько раз оплошавшая наталья гончарова шла на штурм бронетехники тогда еще с гранатой и коктейлем молотова, а сегодня отсюда и там, с переплетом очередного нового романа.
Образы, сражавшиеся на полях, где кровавое месиво соединяло биомассу, никто не видел и не вспоминал, но они умирали и верили, плакали в одиночестве и продолжали ждать.
Вика, всего лишь образ, который увидел режиссер, стыдясь периода 1941-1945...За себя и за того парня..А образы умирают не на полях..а в словах комментариев...
Продолжая лететь журавлями...Но в уже другой истории света...
Предлагаю отбросить на время все похвалы, касаемые операторской, режиссёрской работы, а так же забыть образ «преступной» главной героини фильма. Сегодня это попросту не наблюдается и едва ли это то, что касается современного зрителя. Сложно связывать какую-то привязанность к фильму, исходя из бесконечных упоминаний новаторских вещей.
Сегодня зрителю от фильма осталась лишь тень, того что раньше можно провозгласить трагедией. Это в целом связано с тем, что картина одномерная и смотрящий вполне представляет и знает, что будет дальше. Картина как проповедь, звучит складно и достоверно, а со своими лишениями картина остается достоверной, реальной и сегодня. И в этом направлении нету особого продолжения. Разве что хождения героев по одиноким улицам Москвы, как будто они в райском саду. Эту мысль можно продолжать, говоря о метафоре образа главной героини и присвоение этого образа всем нам. Но фильмом это подхватывается, если только начинаем связывать, а в целом это не то.
Если в фильме «Летят журавли» рассматривать сцены отдельно, отделяя их от рядом стоящих, то мы никуда не уйдем. Там где фильм вроде бы заполнен, будет ощущается пустым и вычурным. Взять ту же сцену в телефонной будке, отдельно ее трепать не имеет смысла, она за собой ничего не несет. А если начать говорить о том, как передвигается героиня в кадре, подобное замыкание становится куда интереснее. И все мои попытки передать что я чувствую, сводятся к перечислению действий героини. Воспринимать нужно все наблюдаемое единым целым, героиня фильма одновременно остается около школьницей, ребенком и медсестрой перевязывающая раненых. Можно попробовать разбирать, но в таком случае это больше будет похоже на пересказ. И в этом и сложность описания фильма, он уживается лишь только в голове, а как я привык что-то вытаскивать и говорить: «смотрите, это работает за счет этого». Тут такого нет. С вытаскиванием мы будем приходить разве что к вторичности каждого кадра, но такого же не бывает.
Чем, наверное, и возможно продолжить – это о простоте. Сегодня отсутствие шума как никогда важно. Один за другим, фильм выходит без попытки даже рассмотреть мысль о простоте, что в дизайне, что в повествовании. Возвращаясь к телефонной будке, для чего тут эта сцена. Для надежды не остаться одинокой. Нет каких-то сложных перипетий и выходов с неожиданными поворотами. Ценность хоть одной сцены во всех значениях этого слова, крайне важна, особенно сегодня. И тут не дело в отсутствии немцев на заднем плане, дело может быть даже в сумбурности. Не было предпосылок к ежеминутному усыновлению ребенка, не было причины вбегать в уже развалившейся дом (для зрителя, для белки может быть, но я говорю о зрителе). Но все это интуитивно понятно, и почему у Вероники именно такой партнер, это тоже не нужно объяснять либо и так все понятно. А на вопрос: «зачем ей нужен был именно тут ребенок, которого она сразу же воспринимает за родного», ответ прост - захотелось. Отсюда и берется отчасти образ ребенка переростка.
А теперь начинаем вспоминать, о чем все-таки фильм, и тут начинаем погружаться в мысли. В мысли, опять-таки, понятные о семье, справедливости, долге и т.д.
Этим фильм и примечателен для меня, что он работает только в грезах, как будто ты в детстве, а не героиня фильма. И именно в такой последовательности: одинокий ребенок, а потом война. А выразить в большей степени словами того что я хочу, просто бессилен. А вообще, фильм со своей задачей справился, я в буквальном смысле слова нахожусь во сне, когда смотрю «журавлей». Да, я потыкался в образы ребенка главной героини, которая становится все более одинокой, отчужденной от происходящего вокруг, о ее одновременных прибываниях в двух состояниях. Все это лишь в малой степени мне объясняет, что я такого нашел в этом фильме.
Премьера фильма Михаила Калатозова «Летят журавли» на Каннском кинофестивале 1958 года ознаменовала собой начало оттепели в советском кино. Стагнация кинематографа, вызванная сталинским режимом и шаблонным и ограниченным соцреализмом, заканчивается после смерти Сталина. Наступает долгожданное облегчение — война позади, люди полны надежд и жаждут изменений, а прошлое пора переосмыслить и двигаться в лучшее будущее. Михаил Калатозов — кинематографист с опытом, который начинал свою карьеру еще в двадцатых годах будучи оператором — вместо привычных для себя патетичных и героических историй, выбирает для своего нового фильма бытовую и скромную военную драму Виктора Розова «Вечно живые».
«Летят журавли», в пору своему названию — поэтическое, свободное, неукротимое и жизнеутверждающее кино, которое подобно легкому дуновению ветра освежило умы и сердца советских и зарубежных зрителей. Казалось бы банальная история двух влюбленных во время войны — история знакомая, но благодаря виртуозному подходу со стороны одного из самых органичных дуэтов режиссер-оператор в истории, Калатозов-Урусевский выбрали экспрессивный и абсолютно новаторский художественный подход. Адаптировав пьесу Розова, Калатозов создал вечно актуальный гуманистический и антивоенный гимн, где самые ужасные вещи — это война (будто невидимая и где-то вдалеке), потеря любимых и невозможность вернуться к прежней жизни. В то же время, «Летят журавли» будто весь пронизан надеждой на лучшие времена, состраданием и эмпатией к ближнему, когда цена победы равноценна горечи от потерь.
Работе Сергея Урусевского позавидовал бы и сам Эммануюэль Любецки — оператор во время съемок изобрел несколько операторских приемов и механизмов, часто использовал ручную камеру и снимал длинные непрерывные кадры, а для съемок этого фильма использовал сверхширокоугольный 18мм объектив, подчеркивая «воздушное» название фильма и эмоциональный полёт своей субъективной камеры. Но, пожалуй, главной звезда фильма можно по праву считать Татьяну Самойлову — первую брюнетку советского кино. Её нетипичная внешность, целостность и сила характера, сексуальность и нежность вызвали бурю эмоций не только у обычных зрителей, а даже у Пабло Пикассо и Никиты Хрущева. И если великий художник был в восторге от советской актрисы, то генсек прокомментировал её героиню более сдержанно: «Да шлюха она обычная, вот и всё».
«Идеологически невыдержанный фильм» по мнению партии, частично благодаря Клоду Лелушу (который во время экскурсии по Москве попал на съемки фильма и рассказал о нём позднее президенту Каннскому кинофестиваля) в 1958 году попал на Каннский кинофестиваль и по праву выиграл единственную для Советского Союза (и, позднее, постсоветских республик) Золотую пальмовую ветвь. Самый кассовый в истории фильм-победитель Канн стал культовым как среди зрителей, так и среди кинематографистов и кинокритиков. Эта искренняя, визуально и драматургически актуальная как никогда лента (в этом году исполнилось 60 лет с момента премьеры), доказывает, что формула «стиль=смысл» существует.
На сегодняшний день «Летят журавли» единственный отечественный победитель международного Каннского кинофестиваля. После успеха в Каннах, фильм вышел во французский прокат и собрал 5,5 миллионов зрителей. Такого успеха не знал ни один российский фильм ни до, ни после.
Пронзительная история двух влюблённых, которых разлучает война. Безжалостная война обрывает мечты о совместном счастье и большой любви, оставляя за собой шлейф отчаянья, утраты и боли, но где-то в самом дальнем уголке души остается надежда.
Определённо, в фильме «Летят журавли» камера играет роль первой скрипки, выражая портретные характеристики основных персонажей, и раскрывает глубокий смысл происходящего. Сильным выразительным средством в фильме «Летят журавли» являются свет, ракурс, крупность плана. Оператор Сергей Урусевский поспособствовал тому, чтобы актёрская мимика была не просто выделена, но и точно передавала бы образный смысл роли. Выразительный взгляд героини Вероники (Татьяна Самойлова), взятый крупным планом, психологически действует на восприятие зрителя.
Интересную трактовку представляет собой сцена проводов. Главная героиня Вероника пытается пробиться сквозь толпу в попытке отыскать своего возлюбленного Бориса (Алексей Баталов). Камера следует за героиней в человеческом водовороте: перед нами проплывают лица солдат, и затем лицо актрисы выходит на первый план. Оператору удаётся слить в единое целое чёткий ритм марша, бурлящий человеческий поток и отчаянные движения Вероники. А над небом проплывает клин журавлей, которые говорят нам, что жизнь продолжается и нужно ценить каждый прожитый в ней миг.
Потрясающе красивое по лёгкости изображения, и глубокое по содержанию кино.
