– Мудрец сказал крестьянину, что если он будет постоянно повторять молитву, то вскоре она начнет произноситься сама. Когда молитва исходит буквально из сердца, то что-то случается. Удары сердца и слова объединяются. Сердце само начинает творить молитву, и это сильно тебя изменяет.

Невежество – дурная вещь, но порой оно умудряется сыграть положительную роль. Приступая к просмотру «Пари», я понятия не имела, что это – экранизация Сэллинджера, так как читала у последнего только «Над пропастью во ржи». Благодаря этому, картина Мехрджуи стала для меня самодостаточным произведением, причем именно с восточными корнями, а не с западными. Зная теперь, откуда ноги растут, я не могу не восхититься талантом режиссера (он же и сценарист), сумевшего легким движением пера превратить повесть Сэллинджера в современную арабскую притчу, сохранив при этом все сюжетные линии. Вот она, восточная магия в действии.

Что меня подкупило? Изящный слог, который так редко услышишь с экрана; мудрость, сквозящая в каждой реплике – порой горячая, страстная, юношеская – но мудрость; стремительные мысли Пари, выговариваемые быстрым шепотом; по-мужски сдержанные реплики Дадаши и Ассада…

– Ночь – это наши закрытые глаза, когда мы смотрим на свет внутри нас.

Свою лепту в восприятие вносят восточная музыка и потрясающе красивая арабская архитектура, которая со времен детского визита в Ташкент и Хиву приятней мне всех Версалей вместе взятых. Особенное небо, которое бывает только вблизи пустынь; узкие лабиринты улиц; одинокая хижина Ассада на берегу реки; храмовая майолика всех оттенков лазури – Мехрджуи подобрал для своей жемчужины поистине совершенную оправу.

То, как тонко и ненавязчиво была переработана первоначальная концепция Иисусовой молитвы, заслуживает отдельного упоминания. Ее появление обычно относят к апофегмам Макария Египетского (ок. 300 – 390 гг). Молитва имеет основополагающее значение в аскетической практике удержания ума и сердца от греховных помыслов и ощущений и приводит к стоянию ума на ступени созерцания. По преимуществу за её мысленной формой закреплено название умного делания. Молитва Иисусова также называется умно-сердечным деланием, поскольку требует объединения ума и сердца в призывании имени Иисуса Христа. Обу-чение молитве должно, по возможности, проходить под руководством опытного старца, имеющего опыт.

У Мехрджуи герой книги «Путь» – обычный крестьянин, которого научил молитве один мудрец. Образ этого крестьянина-странника постоянно находится перед глазами Пари, побуждая ее лихорадочно искать подступы к тому самому Пути, интуитивно, наощупь – в отличие от Дадаши, у нее не было и нет наставника. Лишь когда брат демонстрирует ей, какие силы способна пробудить практика молитвы и медитации, Пари понимает, что к таким вещам нельзя подходить сгоряча. Ее тяга к познанию была слишком сильна, чтобы просто пройти мимо «Пути», а мудрости оказалось недостаточно. Но –

– Того, кто родился для познания, не оставишь невеждой.

Возвращаясь к органичности внедрения повести Сэллинждера в восточные реалии, я прихожу к следующему выводу. Оно стало возможным не в последнюю очередь благодаря многочисленным работам, посвященным мусульманской интерпретации исихастской традиции, – в частности, этим занимался Джалаладдин Руми, да и Омар Хайям не отставал. Так что Мехрджуи шел проторенной дорожкой – скажем так, в отличие от Пари, у него были своего рода наставники. Но исихазм – слишком обширная тема, и всех заинтересовавшихся я могу лишь отправить к соответствующим статьям.

Что же фильм? Интересный, необычный, колоритный и наталкивающий на размышления. Тем, кто интересуется мистическими учениями, он, вероятно, особенно понравится, но что-то для себя в нем найдет даже атеист.

Всемирно известный иранский режиссер Дариус Мехрджуи стал известен еще в 69-ом, когда снял фильм «Корова», тем самым принеся на иранскую землю такое явление, как Новая Волна. Его можно назвать настоящим героем кинематографа, или в крайнем случае – партизаном, ибо за свою карьеру он успел совершить переворот, вывезти контрабандой свои фильмы из страны, посидеть в тюрьме, сбежать в США и вернуться в страну только после революции, и при всем этом никогда не отказываться от авторского кино. И кто теперь скажет, что иранский независимый кинематограф, это скучно? Но, да, в традиционном Иране со строго моралью независимых режиссеров никогда не любили, несмотря на то, что весь западный мир следил за их работой и приглашал на многочисленные фестивали, где они зачастую брали почетные призы. Однако, картиной «Пари» отношение с западом Мехрджуи все-таки подпортил, самонадеянно решив, что этот эксперимент культурного обмена воспримут лояльно ценители авторских прав, чего они разумеется не сделали, учитывая, что речь идет о такой странной натуре, затворнике и киноненавистнике, как о Джероме Дэвиде Сэлинджере. Поэтому оценить фильм за пределами Ирана, где, как и в СССР, где всем было пофиг на западные копирайты, не удалось юридически, и даже запланированная попытка показа в Линкольн-Центре, среди прочих иранских картин, в 1998 году была сорвана адвокатами Сэлинджера. Поэтому - исключительно черный пиратский рынок, а все потому, что формально Мехрджуи не имел никакого права экранизировать повесть «Френни и Зуи» из цикла о Глассах, к тому же вписав в нее рассказ «Хорошо ловится рыбка-бананка», хотя цели режиссера были вполне благородны и не несли злых умыслов, изначально представляясь, как попытка поставить знаменитую повесть с христианскими элементами в условиях Ислама.

Стоит отметить, что получилось не просто произведение «по мотивам», а даже дословная экранизация, с разницей в именах и названиях, так, к примеру, Френни зовут Пари, а знаменитая Иисусова молитва, на которой сосредоточено повествование переименована в «молитву, которой Абдулгасем Башир Ясин обучает Абдусалмена», хотя, по сути, нет никакой разницы. Ну, и Френнни, в смысле Пари – ходит в чадре. К сожалению, перенеся место действие в Иран, режиссер мало что изменил, в результате чего мы видим очень бережную экранизацию, которую вряд ли можно назвать «обменом опыта», на который Мехрджуи ссылался, и опыт из этой истории получил скорее всего только он, поставив задачей осуществить смелый проект. Помимо внешней атрибутики и некоторых перестановок в конце, тут не изменилось ничего – сэлинджеровские диалоги отдают западом. Впрочем, актриса, играющая Пари удивляет – настолько влиться в образ, постоянно находясь в закрытой одежде, что даже возникает де жа вю от книжных впечатлений. И при этом не возникает неискренности в изображении исламского мира, хотя чуть больше оригинальности признанному мастеру авторского кино явно бы не помешало. Но опыт уникален сам по себе – увидеть полюбившихся героев в другом менталитете, нечто похожее можно вспомнить у Бунюэля, когда он экранизировал «Грозовой Перевал» в Мексике. Однако, религиозная составляющая фильма заставляет задуматься, особенно когда Пари рассказывает жениху о молитве и приводит примеры разных религий, где существуют подобные учения. У Сэлинджера в реалиях США на это бы никто и внимания не обратил, а вот с Ираном сложнее – очень легко заподозрить, что девушка проникается симпатией к Бахаи, которые в этой стране представляют крупнейшее меньшинство, а сама религия, подразумевающая единство всех существующих вероисповеданий находится под запретом. За это может сказать и разбор святых в середине, затрагивающий не только Иисуса, как в оригинале, но и Али (первый человек, принявший Ислам), и Будду, и Кришну. Впрочем, с иранской цензурой фильм справился на ура и никаких подозрений не вызвал, а потому более консервативен, чем повесть Сэлинджера – никаких ругательств, и даже сцена, где Зуи читает письмо, куря в ванной заменена на Дадаши, читающего в постели без намека на никотиновое здоровьевредительство. Настоящие отличия будут появляться постепенно, в виде, небольших мистических дополнений, к финалу разрастающихся в целое оригинальное повествование, основанное на личном восприятии Мехрджуи произведений Сэлинджера, не менее странного, и в то же время, подобно притче, иносказательного.

Хотя, именно на этой разнице и строится суть фильма, в незначительных моментах – то, что хотел сказать режиссер, ведь иначе это была бы просто иллюстрация хорошей книжки, и даже не разговорный артхаус. Поэтому важно уловить, что застрелившийся Симор заменен на самосожжение Ассада, олицетворяющее протест, и в силу болезненности данного способа – наиболее ясное представление адских мук, на которые обрекает себя верующий человек, каким он, безусловно, был. Разница культур показана за счет того, что Мехрджуи снял фильм, допустимый в Иране по всем канонам, как Сэлинджер написал актуальные для западного человека повести о самосознании, а кроме, казалось бы, незначительных мелочей, фильм схож с первоисточником, но мелочи как раз окажутся не такими уж незначительными. Даже то, что в диалогах Дадаши нет пренебрежительных к родителям ноток, а под конец их защита даже находит самостоятельную силу, способную убеждать, говорит о культурных особенностях. Таким образом, режиссер нашел, действительно, хороший способ достигнуть поставленной задачи, ничуть не противореча местным моральным устоям – как раз важно было показать их, хоть и не столько своим согражданам, сколько западному зрителю, до которого из-за формальностей фильм, увы, не дошел. Конечно, можно бесконечно доказывать, что концовка «Зуи» - важнейшая часть всего цикла (это так), что Сэлинджера вообще лучше не экранизировать (и в этом есть правда), что оригинал неповторим (и это верно, лично у меня цикл стоит в самых любимых произведениях), и что человек с Востока никогда не поймет человека с Запада, как и наоборот. Впрочем, в фильме есть замечательная фраза – «ни одно обращение не забыто», а потому важен сам факт существования постановки, и в то же время, ее недурное качество. А если с авторскими правами будут и сегодня возникать подобные сложности – у Ирана будет больше хороших экранизаций Сэлинджера, чем на всем, вместе взятом, западе.