В хмуром городке оккупированной Польши, волна за волной, происходит фильтрация местного населения, когда отряды местных помощников гестапо при поддержке солдат СС выковыривают прячущихся по щелям немногочисленных евреев, все ещё поддерживающих жизнь в опустевшем гетто.

Где-то там, в одном из домов, в квартире на верхнем этаже за стеной платяного шкафа было убежище десятилетнего Алекса, которого, как могли, оберегали отец и пожилой дядя Барух.

Между детской беготнёй на свежем воздухе и игрой в прятки с назойливыми солдатами вермахта мальчик с упоением читал свою любимую книжку про Робинзона Крузо и делал он это вслух – чтобы слышал шустрый белый мышонок, скрашивавший его невесёлую жизнь. А когда родственников увели за колючую проволоку лагерной ограды, хвостатый друг стал единственным спутником Алекса, оставшегося в одиночестве ждать возвращения отца среди руин разбитого бомбой здания – на том самом необитаемом острове Птичьей улицы, где, как Робинзон, он начал борьбу за свое существование.

Параллели с робинзонадой вполне очевидны: голод, поиски воды и пищи, бегство от «каннибалов» (охотников на евреев), строительство своего жилища, да и друг тоже ведь есть, не черный правда, а белый, и зовут его не Пятница, а Снежок.

Естественно, сюжет этого фильма далек от яркости приключений неудачливого путешественника – здешние события однообразно цикличны и неизобретательны: выезд колонны охотников за головами, облава, бегство…

Хорошо, когда появляются попытки увернуться от канвы романа Дефо в сторону оригинальных событий, особенно в этом смысле показательна встреча и дружба Алекса с девочкой-полькой, испытующий разговор с католическим ксёндзом и жестокие выходки уличных хулиганов.

Впервые ступивший на съёмочную площадку Джордан Кизьюк, как кажется, сердцем переживал перипетии судьбы одинокого еврейского мальчика. Старательность в каждом эпизоде, запоминающееся выразительное лицо, которое притягивало к себе пристальный взгляд кинокамеры, бессловесно выражая весь спектр человеческих чувств. И не только чувств, молодой актёр создал цельный характер, придав его внутреннему содержанию внешнюю форму жестов, походки и телодвижений.

Особую законченность образу главного героя придает его одежда: многослойная, разноформенная, собранная им (костюмерами конечно) по углам-закоулкам в эстетически выверенный художественный ансамбль.

Реализм попал под сомнение, когда любопытная камера залезла в душ, подсматривая за счастливой улыбкой давно немытого Алекса. Упитанный мальчик был не слишком похож на жертву принудительного голодания. Но я могу понять режиссера: требовать от ребенка специально сбрасывать вес у меня бы тоже язык не повернулся.

Кино не масштабное, более чем камерное, без глобальных посылов и обличительных обобщений, сосредоточенно вглядывающееся в лицо упорного ребенка, не желающего сдаваться перед угрюмой махиной страшной войны, черпающего опыт из книжных приключений и живущего надеждой на счастливое будущее, которого, кто знает, и вовсе может не быть.

Фильм дышит атмосферой разрушенного здания, темных стен, гулких отражений прячущихся выживших людей. И, несмотря на постоянную необходимость Алекса заботиться о своих потребностях, фильм не раз заставит замереть дыхание.

Но главное: почему мальчику удалось выжить? Потому, что он, противоположно отчаянию, всегда думал о жизни: с того момента, когда он побежал из вереницы людей, которых ожидает смерть, он не останавливаясь, укрылся в кирпичной расщелине, где, очевидно, кто-то прятался раньше. Когда он подпилил балки перил и сделал веревочную лестницу, по которой спускался и поднимался в свое новое укрытие. Не падая духом, он постоянно действовал: стреляя в солдата и спасая раненного еврея, когда мог бы просто отсидеться. Тема взаимопомощи проходит сквозь фильм: врач, поднявший телефонную трубку для звонка в гестапо, рискует собой, поднимаясь в тайное убежище, польская семья предлагает Алексу забрать его с собой, немец, опустивший оружие перед мальчиком. Люди, которые могли поступить иначе. Удача, мужество, вера в людей, постоянная забота о жизни, своей и чужой и, конечно, надежда на возвращение отца. И в конце пути – воздаяние.