«Племя» становится манифестацией отчаяния. Но это отчаяние не столько героя или общества, сколько самого языка, доведенного до предела. За которым только и может возникнуть в искусстве новое слово.
«Племя» и «Испытание» — фильмы нового поколения, которые пока воспринимаются довольно сложно, как и любое внезапное открытие. Однако это картины, заставляющие зрителя, порядком уставшего от замусоренности экрана словами, расширить границы восприятия и вернуться в кинозалы, вместо того чтобы смотреть фильмы с экрана ноутбука, позволяя себе прерывать просмотр, чтобы поговорить.
Мы, к счастью, пока еще живем в сложном мире, не таком примитивном, как тот, что существует в «Племени». Тут все одновременно могут пытаться быть совершенно искренними, при этом немного манипулируя другими, поэтому фильм 40-летнего украинского режиссера — и о нем самом тоже. Да и о нас всех.
К сожалению, «Племя» совсем чуть-чуть не дотягивает до того, чтобы назвать фильм безоговорочным шедевром из-за некоторых сценарных огрехов, но даже и так он является, возможно, главным кинематографических открытием за прошлый год.
Есть ли в «Племени» что-то еще, кроме гнетущей безнадежности и повседневной жути? Нет. Бывший репортер криминальной хроники, Слабошпицкий снял безукоризненно мрачное кино с великолепно выстроенными кадрами, каждый из которых работает на идею картины: «Здесь жизни нет».
Географически история при этом, как и в пресловутом «Левиафане», отнюдь не универсальна, как бы ни оправдывали себя этим создатели: все мы видели этих пареньков в синтетических спортивных костюмах и с жидкими чубчиками. Эта узнаваемость антуражей и типажей и есть самое страшное в подобных историях.
Жестокое кино про инвалидов, снятое по соседству с Майданом, получившее десятки призов и широкий мировой прокат, но не выдвинутое от страны на «Оскар», не превращается в боевую листовку и не обмирает синопсисом в фестивальном каталоге. Оно живое — оно ранит и болит.
Лучшее, что здесь есть — к фильму не липнет слово «высказывание». Он — в кои-то веки — не митингует (хотя мог бы), не призывает и не повествует с задушевной интонацией. Молчит и показывает — лишенному, по понятным причинам, диалогов «Племени» другого и не остается.
У режиссера-дебютанта Мирослава Слабошпицкого, известного ранее по весьма успешной и тоже бессловесной короткометражке «Ядерные отходы», получилось на выходе страшное, больное, горькое, провидческое по смыслу и новаторское по киноязыку кино — немой крик.
В искусстве всегда занимаются поисками нового языка, и украинский режиссер нашел его тогда, когда, казалось бы, ничего нового уже и не придумаешь. Парадоксально, но новый язык заключается в отсутствии языка, языка вербального.
Это на самом деле сенсация, и первый украинский фильм за долгие годы, который оказался в зените внимания всего мира.
В сущности, это кино о том, как люди преодолевают немоту и начинают бороться с системой, о том, как племя, разобщенное коррупцией и нетерпимостью, превращается в народ, состоящий из свободных личностей.
За два часа десять минут экранного времени зрители не услышат ни слова: все персонажи общаются друг с другом на языке жестов. Наблюдая за проникновенной игрой актеров, сложно поверить в то, что большинство из них — не профессионалы. И тем не менее, это правда.
«Племя» Мирослава Слабошпицкого — это редкий случай, когда фильм о людях с ограниченными возможностями, проще говоря, об инвалидах, производит сильное впечатление на зрителя не темой и физическими страданиями героев, а историей, которую выстроил на экране режиссер.
«Племя» — жест автора, не зачарованного словоблудием.
