В «Кочегаре» Алексей Балабанов достиг невиданной простоты и невиданного совершенства
Как всегда, у Балабанова блестящие актеры существуют рядом с блестящими типажами. Пожалуй, так совмещать мастерство со случайностью больше никто в нашем кино не умеет.
Традиционное побоище сторонников Балабанова с желающими вызвать ему санитаров если и случится в этот раз, то лишь потому, что его постоянным участникам больше нечем заняться: «Кочегар» мало располагает к тому, чтоб по его поводу бились лбами.
Формула «Кочегара» — аскеза формы при множестве смыслов, причем смыслов, что называется, вечных.
Фильм снят исключительно элегантно, с тем самым циничным юмором, который, видно, недоступен пониманию западных фестивальных отборщиков, а может, и самому Тарантино.
Балабанов снял этот фильм так, что все произнесенные в нем речи в конце концов можно просто отложить в сторону. И считывать смысл напрямую из картинки, потому что в ней отразилось куда больше, чем вообще возможно высказать словами. Для слов этот фильм совершенно неисчерпаем.
Отболев большой формой и большим стилем в «Грузе 200», пресытившись выписыванием виньеток по мёртвому в «Морфии», Балабанов послал подальше и рок, и барокко, облегчавшие течение болезни. Новая боль требует оголённой простоты конструкции. Впервые проблема выбора между нравственностью и искусством, человечным и бесчеловечным с такой мрачной ясностью требует не художественного воплощения, а бесхитростного разрешения.
В «Кочегаре» все, от выбора героя до закадровой музыки, может с определенного традиционного ракурса показаться неправильным, невозможным, нежизнеспособным, однако эти приемы работают со сногсшибательной силой.
