Выросшая из «Библиотеки всемирной литературы», накачанная отполированными жаргонизмами, перегруженная цитатами из фильмов и видеоклипов, «Чужая» по сути, повторяет зады российского гангстерского кинематографа — и схваченному за руку зрителю остается только пожать плечами: зачем?
Пожалуй, никто до сих пор не говорил о девяностых с такой живодерской откровенностью. Безо всякой поэзии, иронии, ностальгических вздохов; въезжая в кадр вот так запросто, позабыв даже про титры.
Поэтому не так уж важно, что именно имели в виду авторы, когда затевали этот проект. Важно, что они сказали и как они это сделали. Важно, что перевод подспудных мыслей нашего думающего современника на киноязык оказался таким ярким и потрясающе точным.
Потеряв вместе с цветистыми диалогами изрядный процент пресловутой аутентичности, «Чужая» вместе с тем ощутимо прибавила в масштабе: книжка была в конечном счете про то, что целеустремленная женщина страшнее любого бандита, фильм же о том, как бытовое криминальное зло пасует при встрече с тем, которое с большой З.
Как и в свое время «Бумер», картина Борматова суммирует житейский опыт целой страны в историю криминальных разборок, без обиняков ставя между ними знак равенства. И Чужая, хрупкая девушка с эротической родинкой над губой, — существо столь же земное, сколь и надмирное, — является здесь центровой метафорой
«Чужая» ведь вообще трагедия. Редкие, лаконичные сцены слаженного скоростного насилия не стремятся закошмарить несчастного зрителя — тут, скорее, впору говорить об эффекте «качелей», веселом социальном реализме, смехе над замиранием собственного сердца, помеси Гоголя с «На дне».
