Действительно странное видение современной науки! Скорее всего люди, снявшие фильм сами не верят в науку. Больше всего меня поразил разговор в ресторане двух учёных, один другому говорит - 'Мы полетим к другим мирам, в другие галактики...' , а второй отвечает, что для этого понадобится топлива больше, чем планет Земля весит... есть ли смысл в этом разговоре? и кто ведёт такие беседы? 2 научных сотрудника, а не 2-е четырёхлетних детей.

Весь фильм пронизан какими-то нелепыми стараниями учёного дойти до истины, ему всё равно на смертельную болезнь, ему плевть на свою жену, он изо всех сил пытается найти иллюзорную истину. С одной стороны - это великие открытия, которые помогут людям, с друго - эгоизм! Очень странно слышать мысли взрослой женщины 'Как приготовить гречку? Я плохой учёный, плохая жена'... да, может быть эти вопросы терзают всех нас время от времени, но в фильме они бессмысленны!

Отдельные моменты спасают шутки Евстигнеева и Козакова, чего не могу сказать о Баталове. Мне показалось, что вжиться в роль учёного-гения ему так и не удалось, угрюмость его была более уместна, чем его старания изобразить нечто светлое на лице.

Конец фильма оказался для меня настолько непредсказуемым и настолько глупым. Я не знаю, что пытался донести до нас режиссёр. Учёного, который не уважал и относился как к мебели к своей жене, жену, которая весь фильм находится в какой-то прострации, не жена и учёный сомнительный. Люди не от мира сего. Таких я обычно уважаю и люблю, но суть в том, что эти люди всю свою жизнь живут такими смутными идеалами, не хранят то что имеют, и пытаются найти то, до чего даже чисто логическим умом найти невозможно.

В общем, странное видение смутных деяний.

Что режиссер хотел рассказать нам? Смею предположить, что старался М. Ромм изобразить истинного человека науки, одержимого, умного, блестящего, вплетенного в косы времени, когда царствует наука! Либо, возможно, если брать в расчет некоторые моменты картины, как, например, то, что в 1961-м герои Ромма сравнивают свое время с научной эпохой Марии Складовской-Кюри, то целью было показать обмельчавшего среднестатистического ученого и науку, скатившуюся до скучных экспериментов и весьма редких открытий. В любом случае, можно утверждать, что первый вариант не удался совсем, а второй – чуть больше, с поправкой, что «отклонение от первого образца некритично».

Ионизированная плазма, нейтроны, термояд… Масштабно, увлекательно, стильно. Однако эпоха науки в фильме заканчивается вместе с кончиной великолепного профессора Синцова, который прямо-таки горел, полыхал в экстазе науки, болел наукой и от научной болезни же умер. Он верит; у него есть свой счастливый карандаш, символизирующий удачную идею, греющий душу, вдохновляющий, хотя Синцов и не лишен самоиронии. Вот, каков портрет дееспособного исследователя и первооткрывателя! Это было красиво… Что до его последователя, угрюмого, безжизненного физика Гусева, то это обыкновенный обитатель научного учреждения, ничем особо не выделяющийся, по большому счету, среди толпы своих лаборантов. И, видимо, своё открытие он сделал по случайности, еще зараженный силой энтузиазма своего, так сказать, учителя и предшественника в цепи научных открытий. Безусловно, после Гусева снова достигнут успеха, снова получат необходимые частицы, но это уже история чужих нам, сопереживающим зрителям, героев. На это, к слову, нет и тени намека в обсуждаемой картине.

Ученый, зараженный коммунизмом, жаждущий открытий во благо всего человечества, увы, не выглядит таковым в исполнении Баталова. Как можно быть одержимым и молча, изо дня в день, читать газету за завтраком? Как можно быть таким слабаком, и не влюбить собственную жену в собственные идеи? Как можно быть таким нейтральным, и не увлечь свое окружение за собой? Настоящий страстный человек, похоже, проснулся в Гусеве лишь в девятый день фильма, когда от искренней радости тот приподнялся на постели, когда перед ним предстал собрат по науке и по совместительству друг Илья Куликов. Хотя и здесь я должна внести коррективы в утверждение: больше Гусев был для Куликова другом, чем наоборот. Куликов, надо отметить, исполнен Смоктуновским блестяще, честно, однако, идею данный герой несет такую же бессмысленную и обмякшую, как и его фигура в модном пальто. Добрый, наивный, бессильный и инфантильный, физик-теоретик, отнюдь, не является спасителем современной Ромму науки.

Лёля, Ляля, Лиля, Лола… Навязываясь холодному, как лед, Гусеву, она и не думает о предстоящем. Хотя, Лёлю можно назвать единственным настоящим романтиком «Девяти дней одного года», ибо в глубинах души она принимает Гусева за чистую монету, объясняя его равнодушие страстью к науке. Реальные же обстоятельства таковы, что женщина обладает слишком посредственным интеллектом и весьма слабой интуицией, чтобы разглядеть реальность и точно для себя установить, чего же ей хочется. Крутит романы, стремится замуж ну хоть за кого-нибудь, не умеет и не хочет готовить. Ну и как, скажите, при таком раскладе оказаться победителем, да изловчиться получить нейтроны? (А может это ирония автора: мол, будь за спиной нормальная, НОРМАЛЬНАЯ женщина, то и дело б в гору пошло? Да как бы не так! Гусева женщины не интересуют. Ну, то есть совсем не интересуют. Его ничего не интересует, это лишь самообман, иллюзия).

Противоречивый, печальный, глупый – такими эпитетами я бы охарактеризовала мир супругов Гусевых и мир их науки. Да и весь фильм – это противоречия, это отрицание любого предыдущего утверждения. Неживая картина, не верится! При своей простоте, аристократическом стиле, от нее исходит претензией и противопоставлением себя остальным. Однако, концовка истории была, при всей слабости рассказа, уместна – вернулись к тому, откуда плясали. Естественно, ведь надрыва нет, кульминации нет. То есть они, конечно же, присутствуют, как технические элементы сюжета, но катарсис они не обещают.

Картине, как и главному герою, не хватает запала. Гусев – это низкоэнергетический субъект, неспособный на покорение высоких вершин, линия жизни которого представляет не пики и провалы, а прямую линию с редкими и случайными зазубринами. Считая себя ученым, бесстрашным исследователем, он лишь возлагает на алтарь науки безрезультатные жертвы, самого себя осуждая на погибель. К чему, например, было стоять рядом с установкой при получении нейтронов, если можно было наблюдать с безопасного расстояния в осциллограф?

В некоторой степени украшает фильм операторская работа, гротескный, мощный конструктивизм кадра, однако изображение – совершенная пустышка, кричащая обертка, которую набили папье-маше. И даже тандем Евстигнеев-Казаков настолько обезличен и превращен в мимолетный анекдот, что не будь я знакома с их творчеством, то и не запомнила бы никого.

А может, теоретику лучше писать, а не снимать?