У всех нас сложные отношения с родителями. Редко, кто может похвастаться абсолютным взаимопониманием с теми, кто дал тебе жизнь. Но, то, что произошло и продолжает происходить в этой семье, пусть уже и не так явно, не сравниться ни с какими обидами и недомолвками в среднестатистической семье.
Не знаю, как вам, но по мне мать этого семейства не менее виновна в том, что произошло, чем отец. Она видела, она знала, но она ничего не предприняла.
То, что случилось в далеком детстве, повлияло и на взрослую жизнь героев. Кого-то заставила покончит жизнь самоубийством, кого-то превратило в слабого, убого человека...
Торжество-это еще победа над собственным бессилием и немощью. Перелом, произошедший в голове. Возникшая вдруг смелость в душе главного героя изменила мировозрение не только его родственников, но и всех присутствующих гостей, по-началу не желавших замараться чужими историями.
Торжество-это кино, бьющее по голове, волнующее, настолько реальное. что перестает казаться чем-то невозможным. Отличная работа!
Первый раз стою перед таким сложным выбором - написать положительную рецензию или облить фильм 'помоями', но не написать ничего в адрес этого фильма, означало бы присоединиться к 'заговору молчания'. Кто уже посмотрел 'Торжество', поймет о чём речь.
По-моему Пифагор сказал 'берегите слезы ваших детей, что бы они могли пролить их на вашей могиле'. Так вот, на могиле главы семейства в этом фильме, не будет пролито ни одной слезинки, потому что их 'запас' давно исчерпан, еще в раннем детстве. Это фильм-провокация, выносящий на публику 'грязное бельё', свиду благополучного, буржуазного общества. В нем нет, привычных для кино, героев и антигероев, тут только преступники, их жертвы и статисты. Картина о проблеме сексуального насилия в семье.
Быть может кто-то скажет мол - Зачем вообще об этом говорить?! Авторы фильма (как и я лично), считают что молчать- равносильно участию во всей этой вакханалии. Тема психических недугов очень часто поднимается и разнообразно обыгрывается в кинематографе, а вот о том, что общество или его отдельные представители, больны морально, как правило, стыдливо замалчивается. Многие обыватели заблуждаются когда думают, что насилие над детьми совершают только психически ненормальные. Это не так. Большинство насильников и извращенцев здоровы с точки зрения психиатрии, но больны морально. Это не одно и то же. Западное общество всерьез задумалось над этой проблемой когда в Великобритании к пожизненному заключению был приговорён педофил-миллионер. Его жертвами стали 3 тыс. несовершеннолетних подростков. Режиссер 'Торжества', как виртуозный хирург, вскрывает этот 'запущенный гнойник' на теле современного общества.
Фильм очень сложный для восприятия, он не для всех. Смотреть или нет это острое и неприглядное, но очень правдивое зрелище, выбирать только вам.
На респектабельную загородную виллу съезжаются многочисленные домочадцы и гости хай-класса, чтобы отметить 60-летний юбилей хозяина дома Хельге Клингенфельдта. Но первый же тост старшего сына Кристиана оглушает собравшихся шокирующим откровением. Оказывается, убеленный сединами добропорядочный буржуа и почтенный отец семейства, долгие годы растлевал своих детей, что и стало причиной самоубийства одной из дочерей.
Несмотря на последовавшее замешательство в рядах гостей, адекватного взрыва эмоций не случается. Все сглатывают горькую пилюлю и продолжают чинно потреблять пищу с богато сервированного стола. Тогда Кристиан делает второй разоблачительный выпад, после чего его объявляют сумасшедшим и спускают с лестницы. И лишь зачитанное под занавес прощальное письмо заставляет ряды гостей дрогнуть. Но и то, скорее, по причине окончательно испорченного аппетита, нежели из-за услышанной страшной правды…
Обратившись к реальному случаю из жизни, о котором режиссеру поведал некогда один из его знакомых (правда, тогда гости, услышав жуткую правду, тут же разошлись, чего авторы, естественно, не могли себе позволить в картине из чисто драматургических соображений), Томас Винтерберг жестко интерпретировал одну из самых актуальных фобий конца ХХ столетия - страх перед инцестом.
'Торжество' аккумулирует в себе постулаты конфликтов Бергмана и Уильямса, Чехова и Олби. Притом что режиссеру чужды любые социальные разоблачения и антибуржуазный пафос, концентрация страстей человеческих достигает здесь шекспировских масштабов. Семейный конфликт приводит к тому, что патриарха-юбиляра все же смещают с его трона. Стараниями старшего сына умело пользуется младший отпрыск:, который уже к исходу «праздничной церемонии» берет на себя бразды правления.
Нервная динамичная манера съемки, стилизованная под любительское home video, вполне может вызвать у кого-нибудь идиосинкразическую реакцию, а то и приступы ЦП. При очевидном пренебрежении молодого режиссера к «святая святых» - кинокамере (все снималось на мобильную и легкую цифровую видеокамеру, и, будучи смонтированным, переводилось на кинопленку), фильм отличает виртуозность формы. Его дробный, неровный ритм наполняет экран той витальной энергией, которая привносит в зрительские чувства искомый авторами дискомфорт.
В 1998-м году эта картина произвела настоящий фурор на фестивале в Канне. Но, главная ее миссия заключалась в другом: именно Festen положил начало манифесту 'Догма-95', получившему вскоре всемирную известность. В «Догме» амбициозные датчане во главе с Триером обозначили те правила, по которым собирались снимать фильмы, и которые, на их взгляд, должны были спасти кино от очередного кризиса. Судя по тому, что у них вышло, «Догма» появилась в нужное время и в нужном месте.
Фильм 'Торжество ' словно из разряда 'случайные съемки ', создается впечатление, что снят на домашнюю видеокамеру, при просмотре кажется, что это действительно чье-то домашнее видео, думаешь, стоит ли смотреть чужие личные съемки?
А после просмотра остается грусть и удивление. Вот уж воистину - какие тайны скрывают взрослые люди? Мужчина, у которого не складывается личная жизнь из-за отца-педофила, девушка, покончившая жизнь самоубийством, потому что воспоминания не дают ей продолжать жить спокойно. Брат и сестра, уже взрослые, продолжающие жить и пытающиеся забыть то, что происходило с ними в детстве.
Фильм потрясает, он шокирует, заставляет переживать, это драма семьи. Больше всего меня удивила мать этого семейства, да, существуют больные люди, но молчать, встать на сторону своего мужа-педофила, я этого понять не могу.
Вспоминается сцена, когда главного героя после его шокирующего высказывания в адрес отца выгоняют из дома и привязывают к дереву как собаку. Заставьте окружающих поверить в то, что им кажется невообразимым и будьте наказны за то, что вы в меньшинстве!
Радует, что окончание фильма на более высокой ноте, высказав все, что кипело в течение большей части жизни, и отомстив, своим образом, за сестру, главный герой начинает новую жизнь. Думаю, мы все имеем право начать все сначала.
Жестко сатирическая, резко реалистическая, гротескная трагикомедия. Это вам не гламурное кино с выверенными кадрами, красавцами-актерами и кучей стилистов за кадром, которые пудрят носы звездам-актерам каждый раз, как только слезы портят их макияж. Тут, милые мои, жизнь. И если вам кто-то отвратителен, но отвратителен как в реальности.
Все на своем месте. Полудокументальная съемка, небрежность, поспешность кадров, не всегда хорошее освещение - только полюсы. Это не типично кино, это, если хотите, грязное и мерзкое кино о людях и скелетах в их шкафах. Это - взгляд в замочную скважину высокопоставленного соседа, у которого на самом деле не все в порядке и он по уши в грязи. Это - плевок всем тем, для кого слащавые мордочки - главное (даже если они в этом не признаются). Это ирония над теми, которые живут с задранным носом, и над теми, которые по слабости душевной стелятся перед такими (да да, это я о той самой любовной парочке, которая каждый раз после дикой ссоры бежит в постель). Это взгляд на пафос и шик с другой стороны, с настоящей, 'Торжество' срывает маски!
Но так же, это торжество бунта. Бунта формы и бунта содержания. Здесь все пропитано отрицанием. Здесь все клокочет, бьет дорогую посуду, плюет в лицо обыденности, плюет в лицо типичным характерам, плюет в лицо тому, что лицемерно улыбается годами. Здесь все кричит и борется.
Торжество, но не праздник. Запечатленное действие с потенциально негативным оттенком. На День рождения седовласого масона со всех уголков мира съезжаются гости. Едва ли их можно назвать живыми людьми, они – мебель, природа, атмосфера, что угодно. Реакции заторможены, неестественны, внутри каждого беснуется демон конформизма. Единственные живые здесь – пара официантов да родственники именинника. Та еще семейка: нацист, жертва инцеста и педофилии, любительница беспорядочных межрасовых связей, «немая» жена (разговаривает светскими фразами либо поддакивает мужу). Еще одна дочь покончила жизнь самоубийством. Один из сыновей поднимает бокал, тост – торжество начинается. Трясущейся камерой, размытой гаммой, неудобными ракурсами, автор, как он сам позднее выразится, «проникает в сущность зла». А зло радо показать себя во всей красе.
Вновь (хотя хронологически впервые) Винтерберг из искры разжигает пламя. «Охоту» подсмотрел в заметках психиатра, «Торжество» подслушал на радио. Связь выражается даже не темой педофилии, она на поверхности; рваное, дерганое «Торжество» - во многом зеркальное отражение статной и плавной «Охоты». Ключевых инверсий, пожалуй, две. Герой пытается бороться или заставляет себя смириться. Аналогично с поведением окружающих: в первом случае они молча наблюдают, во втором яростно вступаются. Таким образом, базис у Винтерберга – это реакция жертвы и реакция толпы, отсюда выстраивается этика. Однако семья здесь все же в приоритете. Расхожее выражение про «скелетов в шкафу», намертво приклеившееся к «Торжеству», нисколько не отражает сути. Заглянув в этот самый «шкаф» мы не обнаружим никаких «скелетов», там пустота. Винтерберг не высмеивает лицемеров, никого обличает, он уничтожает, отрицает. Институт семьи разрушен, генеалогическое древо пропитано ядом от корней до кроны. Родители калечат детей – аксиома. Не зря в кадре постоянно мелькает дружная команда официантов – вы только посмотрите, даже у прислуги связи крепче, вот где семья! Подобная метафора напоминает одну из древнегреческих утопий, где дети были «общими», «государственными». Что же до социума, то «ритуал обеда» местным гостям-фантомам гораздо важнее педофилии, инцеста, суицида. Какая разница, кто умер, куда интереснее животрепещущий вопрос прожарки мяса.
Проблемы начинаются, когда встает вопрос о кинематографической системе координат, о положении Догмы N1 в ней. Винтерберг отнюдь не первопроходец, он использует выработанный участок, новая здесь только форма. А если что и роднит форму с содержанием в «Торжестве», то это бессилие, безнадежность. «Обет целомудрия», эти бесстыдные левые идейки догматиков, будто бы кино может снимать каждый бездарь – и ничего на выходе, потемкинские деревни, нагота, прикрытая фиговым листком «реализма». Правила Догмы – техника, инструмент и ничего более. Ручная камера не добавила новых смыслов, натурная съемка не всколыхнула застывшую семантику, антиголливудский пафос вышел дутым позерством, а система погрязла в противоречиях, разбившись о теорему Геделя. Впрочем, шансов у отцов-основателей было немного. Невозможно превзойти великих итальянцев и невозможно передать страдания мира поэтичнее модернистов. А вороватые постмодернисты давно тут как тут – слетаются черным вороньем, хищными клювами отрывая по кусочку от лучших образов, сюжетов, деконструируя все и вся. То есть, вообще некуда двигаться, тупик, пространство заполнилось, места заняты, даже на вдохновенный скандинавский бунт никто не обратит внимания – ха, да сколько таких было! Засуньте ваш «манифест» куда подальше! И что остается Винтербергу (с Триером)? Остается лишь биться в пароксизме иррациональной ярости, неистово сучить в воздухе руками и ногами. «Торжество» предстает истошным криком невиновного в смирительной рубашке, отчаянным плевком приговоренного к смерти революционера в лицо толстому жандарму. Общества нет, семьи нет, кино нет. Небытие торжествует над бытием. «Папа, ты должен уйти». Папа встает из-за стола и покорно уходит.
Мне кажется, трактовать этот фильм только как фильм о скелетах в шкафах и о поисках правды слишком узко. Едва ли не более важное в этой картине - принятие этой правды обществом (иначе, наверное, фильм закончился бы на середине, все бы тогда охали и ахали, осуждали и обсуждали). Приехавшая на торжество публика едва ли не важнейший персонаж этого фильма.
Недаром главному герою приходится повторять жуткую правду несколько раз и наталкиваться на молчание. Первая реакция людей (и это просчитывают многие герои) выйти из игры, уехать (ведь с ними может сделаться депрессия). Вторая реакция - сделать вид, что ничего не произошло и продолжать праздновать. Третья реакция - направить свое негодование и свою агрессию на какого-то внешнего врага, подчеркнув свою консервативную закрытость (по-моему, одна из возмутительнейших сцен, помимо речей Кристиана, сцена, когда Микаэль начинает распевать расистскую песню намеренно на датском языке (!!!), которую не понимает чернокожий друг Хелен, подчеркивая чужеродность гостя, и что самое ужасное, ее подхватывают фактически все гости).
Не зря в фильме вообще появляется этот персонаж, и недаром он так внешне отличается от остальных гостей. Это тоже знак того, что только человек со стороны, извне этого общества видит ужас ситуации и не может на нее не реагировать.
При этом Винтерберг не выносит приглашенным однозначный приговор, даже находит некоторым из них оправдание - они зависят от виновника торжества кошельком, но откровенное лизоблюдство и абсолютная отрешенность и равнодушие все равно выглядят отвратительно. Самое ужасное, что на торжестве не только гости, но и старшие члены семьи, которые то ли физически не в состоянии услышать ужасающую правду, то ли не менее ужасны, чем виновник торжества.
В этом фильме поднимается еще одна очень сложная проблема - а как поступить с преступником такого масштаба. Заслуживает ли он отмщения в виде физической расправы? Не станет ли тогда мститель таким же преступником?
В фильме очень объемные и неоднозначные персонажи. Апогеем неоднозначности, наверное, становится Микаэль. Поначалу настоящее воплощение грубости, вспыльчивости и злости он тяжелее всех справляется с правдой, ему тяжелее других ее принять, и, наверное, ему точно не удастся никого простить.
Фильм очень метафоричен: время дня, распорядок торжества четко соотносятся с развитием действия, многие реплики звучат символично, а в самом начале мы видим буквально гамлетовские отсылки к призраку, который ждет отмщения.
Тяжелый фильм (я его не осилила с первого раза), великолепно продуманный и выстроенный, с потрясающей актерской игрой. Просто неспособный никого оставить равнодушным.
Настолько ошеломляющее впечатление, что даже не знаю, с чего начать… И это при том, что сюжет я знал, и «Догму 95» оценивал невысоко, но все-таки не ожидал такой структурированности, слаженности всех элементов картины. Впечатление можно определить, как эстетический шок оттого, что фильмы «Догмы 95» по-прежнему смотрятся свежо, ярко, по-прежнему бьют по голове. В отличие от «Идиотов», картины, безусловно, значительной, но все же рыхлой, в которой вторая половина с двумя мощнейшими кульминациями полностью перекрывает первую, «Торжество» - своего рода архетип целостности в кино, из него не выкинешь ни минуты, так все проработано, взвешено, просчитано.
В картине нет и тени спонтанности, даже намека на импровизацию, хотя, казалось бы, манифест «Догмы» должен к этому располагать, в противоположность тому – железная, почти тираническая воля режиссера развертывает перед нами стоминутное социальное обличение, конечно, с пафосом, возможно, дидактически, но все равно целеустремленно и мощно. «Догма 95» изначально была антиголливудским и антибуржуазным манифестом, потому нет ничего удивительно, что в первых двух ее фильмах («Торжество» и «Идиоты») атака буржуазного духа, препарирование его изнанки стало основой не только эстетики, но и содержания.
Если Триер в «Идиотах» показывал тупиковость антибуржуазного протеста, который сам до костей буржуазен и эпатирует лишь тогда. когда сопряжен с реальной болью, то Винтерберг создал всеобъемлющую притчу о «празднике, который должен продолжаться» несмотря не на что. Удивительно то, как убедительны сюжетные ходы в «Торжестве»: шок персонажей и зрителя то проходит в атмосфере тотального лицемерия, то вновь возвращается. Сохранить хорошую мину при плохой игре – неотъемлемое свойство каждого буржуа. Один из эпизодических персонажей даже хочет уехать после откровений главного героя, объясняя это тем, что у него и так – депрессия. Не таким же ли образом поступают и те зрители, которые боятся столкнуться с шокирующей правдой, уходят из зала, формулируя это тем, что не хотят иметь дело с мрачным искусством?!
«Торжество» оставляет тяжелое послевкусие, эмоциональная буря этой картины погребает зрителя под себя: многоступенчатость драматургии, полифоничность истории, где каждый персонаж рано или поздно сыграет свою роль, децентрированность романно подобного нарратива, включающего в себя множество отдельных ситуаций, объединенных в повествование о семье, центр психологической тяжести, помещенный в историю отсутствующего персонажа, выворачивание наизнанку буржуазной добропорядочности как художественный принцип – все это складывается у зрителя в одно сложное чувство, в котором доминирует отчаяние и отвращение к обществу.
Поразительно, как будучи столь молодым режиссером и малоопытным человеком, Винтерберг смог сделать столь мудрое высказывание о мире, нацелив острие критики в патриархат как основу пуританской буржуазности, он убедительно показал его фашистские и расистские корни, он не остановился на чем-то одном в своей критике, но сделал ее тотальной, уничтожающей, не оставляющей камня на камне в стереотипных представлениях о добропорядочном капиталистическом обществе. Общество часто называют семьей, и вот мы видим ее суть, тех червей, который пожирают его труп. Еще Христос сравнил фарисеев с окрашенными гробами, которые внешне красивы, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты. Подобно этим словам, Винтерберг осуществил эксгумацию прошлого, показав то, что многие не хотят видеть: насилие, сегрегацию и притеснение в мире, объявившем себя свободным.
Трудно переоценить заслугу актеров в создании этого «семейного портрета в свином буржуазном интерьере» (как выразился Плахов в отношении раннего фильма Ханеке), «Догма 95», как это неудивительно, обнаруживает новые границы подлинности, новую искренность в профессиональном исполнении, актеры выглядят как непрофессионалы, так они убедительны в эмоциональном плане. «Торжество» - картина актерская в той же степени, как и режиссерская, она берет зрителя за грудки высоким градусом чувств с самого начала и потрошит их на его глазах на всем своем протяжении, не давая опомниться до самого конца.
Последние несколько слов хочу сказать о том, что многим кинокритикам, принявших «Идиотов», картина не понравилась (например, Сергею Кудрявцеву, обвинившему Винтерберга в непрофессионализме и самодеятельности). В чем причина такой сильной негативной реакции? Наверное, все же в том безусловном новаторстве картины («Идиоты» традиционнее сделаны), в ее эстетической и концептуальной бескомпромиссности, к которой не все оказались готовы, и конечно, в манипулятивном программировании зрительских ожиданий.
Но кино – это вообще одна большая манипуляция зрителем, если она удачна – значит кино талантливо. Просто в авторском кино мы не привыкли к тому, что нас берут за грудки и избивают при помощи киноматериала. Эпатаж да, шок да, но отторжение и отвращение ко всему, что ценит буржуазный зритель, удар по больному месту – нет, увольте. В этом смысле «Торжество» можно сравнить с балабановским «Грузом 200», который тот же Кудрявцев и многие другие щепетильные кинокритики тоже не приняли. «Торжество» - конечно, трендовый для своих лет фильм, задающий моду на эпатаж и протест, просто делает он это не в рамках социальных приличий (буржуазия любит, когда ее критикуют по правилам), а поперек их, в этом источник его художественной ценности и эмоциональной правды.
Давно подбиралась к этой картине, слышала о ней много нелицеприятных отзывов, но не думала, что она будет так тяжела и произведет такой же эффект как например 'Догвиль'. Очень страшное, обнаженное кино, снятое без лишних эффектов, одной ручной камерой, как и принято в уставе Догмы, авторами которой являются Триер и Винтерберг. Тема насилия в семье раскрывается очень прямо и в лоб, просто не давая шанса на хоть какой-то выдох со стороны зрителя.
Я не знаю кто в этой семье был бОльшим чудовищем - отец, к которому трудно подобрать эпитеты, или мать, которая все знала, но молчала аж 30 лет. Не знаю каким мужеством надо было обладать старшему сыну, чтобы на красочном юбилее всеми уважаемого отца открыть перед гостями эту больную и жуткую правду. То как деформировала эта правда всех участников Торжества, режиссер показывает полтора часа почти выматывающей съемки.
У скандинавов ледяное сердце, не понимаю как 28-летний тогда Винтерберг так, почти играючи, обнажил и вскрыл этот самый страшный нарыв, который только можно представить в обществе.
Люди (я, вы тоже) иногда сидят за одним столом с ничтожеством. Не у всех хватает ума понять меру этого ничтожества. Если и хватает, то мало кто встаёт из-за этого стола. Самые ничтожные смеются не самым смешным шуткам ничтожества. Другие молчат, но не встают. И только единицы бросают в глаза ничтожному человеку правду. И если этой единице удастся добиться правды (а это в реальной жизни бывает редко), тогда те, кто лебезил и унижался, первыми начнут топтать поверженное ничтожество. И только тот, кто добился правды, поймёт растоптанного человека, простит, и пожалеет. Мне кажется, об этом - 'Торжество'.
В сценарии много натяжек, но так надо. К сожалению, только педофилия может смутить зрителя. Не смутит убийство, предательство, измена - это всё мелочи в кинематографической табели грехов.
Фильм очень драматичный. Порой это театр - на одном нерве, не оторваться, не расслабиться. Винтерберг умело, отстраненно ведёт нас за собой. Сначала достоевские скандалы в благородных собраниях, потом фильм ужасов. Самые страшные герои - это не пришельцы и чудовища, а обычные такие люди - подхватывающие песенку о неграх, танцующий в паровозик, рассуждающие про жратву. Потом достоевский финал. Кульминация. Гул голосов нарастает, человек уходит. Сказать правду. Но сострадание важнее правды.
