В разговоре между собой работяги поругивают «Платон», собирающий дань с дальнобойщиков, радуясь, что до них не добраться начальству со штрафами, ворчанием провожая своего собрата Гошу с колонизаторскими замашками, забыв о родстве, собирающего добычу промысловиков в обмен на огненную воду, поднимая на обмане братьев личное состояние, не понимая презрения отца, уверенный что так было, есть и будет.

Возвращение к истокам растянется на всю ночь, пока Гоша будет корчиться от боли, схваченный за руку, свалившейся не неё многотонной машиной, - монотонное, монохромное, малоподвижное, полутёмное, полное отчаяния сражение за жизнь, быстро утомляющее сухим однообразием, избавить от которого могла бы ускоренная перемотка, с которой не жалко потерять несколько ложных движений, пусть даже среди них и окажется припасённый для эффекта отталкивающий момент, соединяющий человека и звериную сущность, - жалкое зрелище, нервом которого остается стальной скрежет лютой стужи, озвучивающий половину этой картины, проглатывающей полчаса лишнего времени, и разрешающейся от затянувшейся паузы символичным сжиганием прошлого с обретением настоящего в иконописной оправе из национального шитья, с полным разочарования утверждением о том, что смерть обращает даже лютого грешника.