'Профессию: репортер' (или 'Пассажира' в английском варианте) по праву можно назвать фильмом, в котором Антониони достигает ровно той точки, дальше которой движение неосуществимо.
Вообще завершенность и финальная статичность мало характерны для картин итальянского мастера, как на внешнем, так и на внутреннем уровнях: скажем, в 'Ночи' - герои уходят в неизвестность вместе с пейзажем наступившего утра, в 'Приключении' происходит воссоединение персонажей с видом на неземные очертания южной Италии, однако, не сулящее сколько-нибудь очевидной остановки и т.д.
То, что происходит в финальных двадцати минутах 'Затмения' приблизительно напоминает происходящее в 'Профессии' - в первой картине пространство устраняет ее героев, оставляя исключительное право на существование лишь себе, во второй - смерть героя Николсона выходит из сферы значимого, полностью подчиняясь полуоткрытому пространству улицы (большую часть времени камера фокусируется на решетке, сквозь которую проступают очертания реальности). Тем не менее, 'Затмение' представляет собой образец чистого примата окружающего мира над человеком, неинтересного творцу, в то время как в 'Профессии' Николсон, несомненно, важнее для автора, чем пространство вокруг него - именно поэтому Антониони возвращается к фигуре уже мертвого Локка, а не сразу уходит в изображение внешнего мира.
Получается, что окончательный, хоть и сюжетный аккорд в 'Профессии' имеется: мнимый мистер Робертсон гибнет от рук контрабандистов в финале фильма, настоящий - мертв уже в самом начале (а что может быть предельнее смерти без жизни), правда об истинной природе главного героя не открывается им - властям и его коллегам по работе, но известна нам - зрителям, его жене и частично молодой девушке. Что тоже, согласитесь, немало: раньше пришлось бы ломать голову 'над самым главным', а здесь - основные причины подмены Локком себя постепенно озвучиваются на протяжении фильма, и их суть - в отсутствии осмысленности и вынужденной игре по правилам.
Намеренное самоустранение Локка и является той отправной точкой, сорвавшись с которой, жизнь приобретает для него значимость. Само отсутствие стимулирует страсть героя к движению, хотя, конечно, ее обуславливает и вынужденная мимикрия Локка - покойный мистер Робертсон, по его словам, был путешественником (реально же - участником в торговле оружием); а его жизнь на внешнем уровне герою Николсона до поры до времени приходится копировать.
Те же ясность и предельность присутствуют и в образе юной спутницы Локка: молоденькая девушка, преданно следующая всюду за героем, как кажется, - загадка, на деле же - шифр к пониманию героя Николсона, не обладающий статусом человека со свойственной ему склонностью к произвольности (на первый локковский вопрос 'what the fuck are you doing with me?' она отвечает красноречивым уходом и не менее осмысленным возвращением, чего бы никогда не сделала типичная антониониевская женщина - любительница обсудить собственные отношения и рандомно их выстраивать относительно единственно важных 'здесь и сейчас'). Ее теневая функция налицо - она не имеет идентичности, но отражает своего обладателя.
Бесконечный motion - кровь и плоть каждой картины Антониони - здесь, парадоксальным образом, к финалу вырастает в статичность и равновесие.
А последнее слово, конечно, остается за живописным закатом над маленькой испанской гостиницей.
Да, такое ощущение, что, не считая критика Гладильщикова, я единственный в Москве видел этот фильм. На ДВД не выпускался. Странно. Хотя б из-за Николсона... По сути, в режиссерском плане этот фильм даже лучше Блоу-Ап. Последние минут пять происходит что-то просто несусветное. Антониони есть Антониони.
Джек Николсон и Мария Шнайдер с подсказки одного из главных метафизиков мирового кино Микеланджело Антониони разыграли перед нами тему лица и маски, бегства человека от общества и себя самого. Можно сказать, что перед нами - очень жаркая и пыльная приключенческая история, действия которой происходят в застывшем мире.
В фильме есть весь набор фирменных инструментов Антониони-рассказчика: отчуждение, убаюкивающий визуальный стиль, долгие и тихие кадры, минимум диалогов, полунамеки и недосказанность.
Заворачивается всё круто: в душной Африке журналист Дэвид Локк обнаруживает, что его сосед по гостиницу Джоном Робертсон умер. Присвоив себе документы мертвеца, Локк решается жить его жизнь, отказавшись от собственного прошлого, семьи, работы, дома, окружения… Он меняет всё, кроме, пожалуй, некоторых дурных привычек. Но это только кажется, что чужая жизнь – интереснее. Локк старается вырваться из образной клетки бытия, но и под новым именем его ждет все тоже разочарование.
Подобное кино надо смотреть обязательно, и смотреть не один раз. Тогда начинаешь замечать детали. Как герой высунулся из кабинки фуникулера, представляя себя летящим. Как героиня Шнайдер поворачивается спиной к движению в несущемся неведома куда автомобиле с открытым верхом, и видит, как ее прошлое отдаляется от нее буквально на глазах. И, конечно, медитативная финальная сцена…
Можно ли убежать от себя, не изменившись внутренне? Большой риторический вопрос.
Говорят, что актёры на съёмках всячески веселились, особенно Мария Шнайдер. По свидетельству Николсона, актриса проводила дни съёмок в наркотическом дурмане, так что иногда ему приходилось придерживать её, чтобы она не упала перед камерой. Уж не знаю, за счет чего, но играла она под стать Николсону.
Наверное, каждый из нас хотел на мгновенье стать, скажем, Луи-Фердинандом Селином и отправиться искать край ночи, убежать от проблем и надоевших забот. Раствориться в памяти некогда близких людей. И растворить, словно в кислоте, свою память, камнем лежащую на сердце, отбросить душевные травмы или что-то иное. Ведь не всегда даже самая благополучная, помпезная и успешная жизнь является конъюнктурой счастья и может умиротворить дыханием истинной свободы, к которой так стремится человек. Журналист видел многое, от гражданских войн до архитектурных шедевров испанца Гауди, от поп-артовых автоматов с газировкой до изумрудных вельветовых рубашек. Но ни материальные блага, ни христианские соборы, ни дожди над Африкой – ничто не способно убедить мужчину, который будто бы задался кантовским четвертым вопросом “Что такое человек?”. Так что же ты такое, Дэвид Локк? Герой Селина, странник с края пустыни, воспетый Бобом Диланом, герой нашего времени или же простая посредственность? Ответь нам, взяв на вооружение Джека Николсона, и пусть Микеланджело Антониони тебе поможет. Он уже неслучайно дал тебе фамилию знаменитого английского философа – даст и его крылатый постулат, tabula rasa, жизнь с чистого листа. И тогда репортер смело возьмется за возможность путешествия в другое бытие, когда судьба подбрасывает ему охладевшее после сердечного приступа тело оружейного торговца Робертсона с документами и билетами в придачу, а ненавистная работа, вонючее захолустье на окраине Сахары, сферический брак с вакуумом внутри уйдут с этим “обновленным” Дэвидом в могилу. Интересное совпадение в именах мужчин побудит Локка-Робертсона к мыслям о том, не совпадает ли природа людей вообще. Лишь бы было время найти ответ…
Духота – это вся жизнь Локка. Уже три года он топчется на жарком континенте, снимая документалку о вождях-террористах, спрашивает местных полубезумных обитателей, кажется, ни о чем. Он так и не понял, что адресованные им вопросы раскрывают его самого как серого homo sapiens-а. Антониони по-прежнему выстраивает мир своей картины в пестроте цветов и красок, а липкий вспотевший Локк ходит в клетчатой рубашке, словно запертый в тюрьме и не видящий свободы. Репортера не узнают даже работники гостиницы, для них два Дэвида лишь слагаемые, от их перестановки сумма не меняется. Смена рубашек напрашивалась, равно как и побег от песчаных дюн в ту же Барселону, где есть шанс переосмыслить себя. В конце концов, наконец-то взглянуть на себя, а не на других, что положено было делать в профессии репортера. И зажить самостоятельно, а не монтировать жизни кровавых диктаторов, в свободное время иссыхая от жажды. Флэшбэки только подскажут нам, насколько унывал он в сухом браке, когда самым радостным событием был поджог веток на задворках маленького дома. Не были они счастливы с Рейчел, так чего бы не разыграть эпос Гомера, не оставить Итаку в Лондоне? Простая девушка с развитыми волосами, такая же беглянка, превратившая свою жизнь в роуд-муви, – та, кто наконец примет на себя бремя стороннего наблюдателя и поможет избавиться от прошлого. Старые призраки не перестанут мельтешить на горизонте – да что им вдруг надо стало от того, кто в последние годы застрял в пустыне на внедорожнике. Один в песках, брошенный даже мальчишкой-проводником. Ничто уже не держит Локка в Локке, вот и пора расправить крылья, пускай и в фуникулере.
Таким образом, репортер восхищает. Попытка сбежать от реальности, описанной Бодрийяром, стоит свеч – найдите второго такого Одиссея. Но увы, правда такова, что Дэвид Локк, он же теперь Дэвид Робертсон, может украсть чужую личность, только он не в силах изменить правила игры, что и дойдет до бродяги-журналиста. В игре, созданной нашей вселенной – вселенной “Фотоувеличения”, если можно так выразиться, яркие цвета – лишь иллюзия счастья. Укутанный в одеяло земной жизни, репортер не увидит ничего нового в шкуре более неординарной личности. Тот же мир, пусть и выставленный в красивых домах, те же машины, пусть и выкрашенные по-другому, та же духота кругом. Если бы можно было ослепнуть обратно, тот старик из истории, которую рассказывал Дэвид девушке-страннице, так бы и поступил. Мир так омерзителен, что лучше быть в нем слепым – такова горькая правда у Антониони, создававшим “Профессию: репортер” в разгар творческого кризиса. Красной нитью в его фильмах проходит тема бессмысленности существования, и новая попытка его исправить, как-то преобразить заходит в тупик. Беглец обеими ногами вступает в очередной жизненный цикл, и уже никакое волеизъявление кинокамеры или строптивой студентки в исполнении Марии Шнайдер не в силах вырвать его из клетчатой комнаты с уготованным роком. Дэвид Робертсон тем и плох, что он такой же по натуре – он человек, а счастье человека, разум, одновременно и его горе. Он поймет, в отличии от диких лошадей, что невозможно иногда побыть в стороне от сознания. И пустыня окружит тебя вновь, посему только и останется в яростном приступе бить машину лопатой. Так стоит ли вообще пытаться вырваться оттуда? Антониони как всегда не скажет: как и в том же “Фотоувеличении”, он предоставит нам сделать выбор – принять бренное, разукрашенное яркой фиктивной палитрой бытие, как созерцающий Томас, или, подобно Дэвиду Локку, посторониться, отречься. И кто знает, окажется ли итальянский гений прав на этот раз. Ведь, быть может, край пустыни найдется поклонниками Сартра или Шона Пенна, а то и принятие окажется легче.
Такое кино трудно препарировать, ведь по сути оно лишено большинства традиционных выразительных средств. Даже в манере съемок и поведении камеры. Этакий минимализм. Но это очевидно фирменный почерк автора.
Репортер приезжает в богом забытое африканское местечко, изнывает от зноя, скуки и неудач. И внезапно, повинуясь странному порыву решает примерить на себя чужую жизнь - авантюрно, не так ли? А дальше разворачиваются последствия этого поступка.
Такое кино неоднозначно и сложно для понимания, но при этом как-то удивительно атмосферно. Ведь режиссер вместо фильма по сути подсовывает человеческую жизнь, занудную, медленную и хулиганскую. И как мне кажется, это вполне оправдано - следить за перипетиями героя не то чтобы крайне интересно, но очень затягивающе. Тут надо следить не за действиями собственно, а размышлять над мотивами героя и окружающей его жизни. Какие чувства он испытывает - всегдашнее одиночество, раздражение, разочарование в профессии (не зря все таки лента несет такое название), любовь или просто привязанность. Поведение его спутницы. Авантюрная игра в другого человека. И больше всего здесь восхищает ощущение внутренней свободы - особенно в финале. Как-будто человек наконец настиг такое абстрактное и бегущее от него счастье.
Я, честно говоря, даже и не знаю чем объяснить притягательную красоту этого фильма. Кажется, что он похож на медленную тягучую песню, он прекрасен. Гипнотически.
Моя жизнь, моя судьба, может застрять, закрутиться на месте, зарываясь в миллион совершенно ненужных мне мелочей, - как машина в песках; привычно берясь за лопату, я вдруг ощущаю, какая она тяжёлая, какая она бессмысленная - моя война... Остро, как никогда, я испытываю - отчаяние...
А ведь именно с него, с отчаяния, - как утверждал Лев Шестов, - и начинается истинная философия; как с картины застрявшей в пустыне машины и её обескураженного водителя-репортёра начинается 'photoplay' (определение самого режиссёра, данное в конце фильма) Антониони 'In the passenger' (так назывался фильм в американском прокате, – и в моей дрянной копии с одноголосым переводом).
…И в отчаянии есть выход: к примеру, смерть; или, говоря с неумирающей надеждой, - перерождение; ведь смерть и рождение – одно. Умереть можно физически, - совсем. Умереть можно духовно, - тоже совсем. Умереть можно частично, - отрезав себе палец, ухо или крайнюю плоть. А ещё можно умереть 'как бы', просто симитировав свою смерть, чтобы стать одним из немногих, кто с ухмылкой читает в газете свой некролог: возможно, это и есть выход? – Из разных ситуаций. Но только не из отчаяния. Потому что оно вернётся:
«- Что ты сейчас видишь?
- Маленький мальчик и старуха. Они спорят, в какую сторону идти.
- Тебе не надо было приезжать… А что ты видишь сейчас?
- Мужчина чешет себе плечо; мальчишка швыряет камни; и – пыль. Здесь очень пыльно…
…(идёт притча о прозревшем в сорок лет слепом)…
- Какого чёрта ты тут делаешь со мной?... Тебе лучше уехать.
- Хорошо.»
Здесь начинается умопомрачительный финал, в котором камера, – восемь минут без слов, – каким-то чудом делает оборот в 360 градусов и возвращается в комнату, из которой вышла, но уже снаружи, – собственно, – к началу фильма; происходит узнавание неузнавания: «Это Дэвид Робертсон? Вы узнаёте его?», - спрашивает офицер его жену – «Я никогда его не знала.» - говорит она; «Вы узнаёте его?» - офицер повторяет свой вопрос уже девушке, у которой нет даже имени, - «Да». И обе говорят правду…
Заканчивается жизнь, - как и фильм. На закате из отеля «de la Gloria» выходит женщина и усаживается на ступеньках с вязаньем, - на плитняк мостовой скатывается клубок чьей-то судьбы, - так проходит мирская слава... Мораль: если задумаете бежать, бегите не «от», а «к»…
P.S.Субъективно, в фильме мне не хватало иронии, которую я чувствовал в «Забрийском Пойнте» и атмосферы откровения, в которой снято «Фотоувеличение» того же режиссёра. Что-то мешает поставить «десятку», - хотя фильм близок к совершенству и должен входить в коллекцию киномана:
Постоянно находясь в движении, Антониони вместе с главным героем, все два часа экранного времени водит зрителя за нос, чтобы в конце заткнуть его двумя пальцами и научить нас дышать ртом.
Маэстро, известный умением создавать масштабные пейзажи, издавна плененный идеей показывать в своих картинах мир в его первозданности, с каждой новой работой ищущий для себя новый вид, новый пейзаж, в данной картине приходит к совершенно иной консистенции, в результате чего это его умение раскрывается много шире и глубже, делая данное произведение куда многограннее, чем все его предыдущие, заставляя зрителя ощущать каждый квадратный метр кинопленки, практически проникнуть за обратную сторону экрана и вместе с главным героем проследовать по открытому миру, или же, расположившись в одном из соседних домов, наблюдать за ним из окна, а то и вовсе проникнуть вглубь его внутренних противоречий.
Беря начало с Африки, сюжет постепенно перенесет зрителя в Испанию, и не стоит ждать ни резких монтажных скачков, ни неожиданных сюжетных поворотов, ибо им здесь не остается места – камера, беспрекословно следуя за героем, предоставляет удивительно широчайший диапазон ощущений, тем самым давая зрителю желанную возможность, полностью погрузившись в местную атмосферу, утонуть в картине.
Антониони всегда двигался быстрее своего (и не только) времени - снимая с уставшего от близорукости зрителя короткий поводок, он предлагал ему нечто новое, отличное от виденного ранее, так что, при желании, тот превращался в своеобразного исследователя, вольного решать, что видеть в кадре и на какие детали обращать внимание, в результате чего это кино становится по-настоящему ценно и интересно.
“Такие фильмы уже не снимают” – вот что вы с сожалением подумаете в конце просмотра “Профессия: репортер” Микеланджело Антониони. Ну, или, по крайней мере, в кинотеатрах такие фильмы точно уже не показывают. И будут ли когда-нибудь неизвестно. Будет ли Плутон снова планетой, будут ли ещё снимать такие фильмы? Будем ли мы ещё когда-нибудь счастливы?
А в этом фильме Антониони ещё борьба за умного зрителя продолжается, и находит отклик в их сердцах, и Джек Николсон такой молодой. Здесь не разжевывают каждый поступок героев, каждое действие на экране, и всю предысторию далёкой-далёкой галактики, а доверяют зрителю смотреть самому. Как такой пример незначительный, но всё же – когда действие переносится в другой город, не пишется на экране Мюнхен или там Мадрид. Вероятно, режиссер предполагает, что зритель за последние пятнадцать минут и не забыл, что герой собирался туда, и что сможет распознать по архитектуре, говору прохожих и таким другим разным мелочам такие довольно известные города.
И вообще сразу видно, чей это фильм. По неудержимому, бесконтрольному, но важному движению к казалось неведомой цели, по случайным и точным, как выстрел в висок, встречам, по глубине показанной истории в прошлое и будущее. Её с первого взгляда необъятности, как роспись сводов Сикстинской капеллы.
“Профессия: репортер” это фильм с подписью - Микеланджело Антониони, профессия: режиссер. Хорошо когда пироги печёт пирожник… и так далее.
Картина 'Профессия: Репортер' Микеланджело Антониони является идейным продолжателем предыдущих работ режиссера - Затмение, Фотоувеличение и других. Основные идеи - относительность всего, принципиальное отсутствие истины, агностицизм.
На протяжение всего просмотра автор намеренно создает ощущение путаницы у зрителя, которое естественно вытекает из самого характера Антониони. Он агностик.
Повествование в фильмах Антониони очень не спешное, спокойное. Кто-то даже может сказать, что в его фильмах ничего не происходит. В них действительно отсутствует ключевая часть почти всех кинофильмов - развязка. Они проходят перед глазами как жизнь. Фильмы Антониони настолько личные, что понять их до конца мог бы, наверное, только автор. Он как будто не нуждается в зрителе, снимает для самого себя. Не смотря на это режиссер получил мировую известность.
Главный герой Дэвид Локк (Джек Николсон) и без того внешне очень похожий на некоего Дэвида Робертсона, становится еще более на него похож, когда забирает себе его документы и буквально присваивает себе его имя (на деле только новую фамилию, так как имя итак одинаковое) и личность. Теперь мы с трудом понимаем, кто же на самом деле умер Робертсон или все же Дэвид Локк Николсона, который полностью отказался от своего прошлого и стал почти во всем другим человеком - он продолжил в себе жизнь покойного. Робертсон умер в реальности, а Локк умер отказавшись от прошлого. Эти двое, погибнув, как бы образовали совершенно нового человека. Двое превратились в одного. И этого нового Дэвида Локка или Дэвида Робертсона догоняет прошлое и того, и другого. И ему самому из-за этого синтеза теперь чуждо прошлое и того, и другого. И оно буквально способно уничтожить нового человека. При этом, благодаря такому перевоплощению, мы не можем сказать действительно ли они оба умерли или, наоборот, оба живы. Они будто существуют в одной суперпозиции. Пройдет время и кто-то спросит, а были ли такие люди вообще – Дэвид Локк и Дэвид Робертсон, реальны ли они или чей то вымысел?
Сюжет фильма довольно оригинален. На первый взгляд интересен, а на второй философский. Во многом в этом фильме есть много чего примечательного, но классика ли? Хм вот это я не знаю, честно сказать эти 2 часа были настоящим испытанием, досмотрел я фильм только из за Николсона. Ну очень все медленно, не понятно, вяло. Такое кино явно не мое, это второй фильм Антониони который я посмотрел, все такие это не мой режиссер.
Ближе к концу герой Николсона рассказал мини историю о слепом человеке, который в 40 лет внезапно обрел зрение и увидел мир серым и грязным. В этом что то есть, и эта история мне понравилась, так же относительно понравился трюк с камерой, которая фокусируясь просачивается через клетку, правда за клеткой в этот момент мало что происходило интересного на мой взгляд, но сам трюк что называется мастерский.
Кино на любителя, не знаю чем оно так нравится кинокритикам, все такие помимо интересного сюжета и философской задумки должна быть и динамика и интерес к происходящему, но мне было на столько все равно на то, что происходило на экране, что я по ходу фильма вообще перестал обращать внимание на развитие сюжета.
А вот в чем еще фильм удался так это в передаче своей атмосферы, вернее эффекта присутствия, будь то пустыня или Лондон 70-х, а особенно такие фишки как имитация полета Николсона или взгляд камерой из машины назад и прочее. Это было крайне реалистично и оригинально.
