Обманчиво простая, лента «Гран Торино» предстает поучительной драмой о воспитании характера.
Та серьезность, с которой тема отпущения грехов звучит в фильме, наводит на мысль о похоронном оркестре. «Гран Торино», и вправду, не кино про глобальное падение границ и нравов, а просто, отчасти действительно посмертный, портрет великого деда на фоне бесславного времени дурацких машин, стоящих заводов и пораженческого мультикультурализма.
Посмотрите на любой кадр из фильма: в статичном виде он выглядит, как будто взят из учебника советского или китайского кино. Старый ковбой с винтовкой, за его спиной группа маленьких людей, ищущих защиты у большого белого брата. Если не расизм, то оборотная его сторона — патернализм — должна была по всем законам превратить это кино в несусветную пошлость. А получилось — что прошибает насквозь, как выстрел из винтовки M1 Garand времен Корейской войны. Хотя — и в этом главное чудо фильма — выстрел из нее так ни разу и не прозвучал.
Самое существенное в фильме — экзистенциальный душевный опыт старого человека, передаваемый Иствудом во всеоружии своего актерского мастерства, включающего актерские приспособления и даже штампы, составляющие неотъемлемую часть его индивидуальной истории и истории американского кино. За тем, как он роняет слова, ходит, пьет пиво, стрижет газон, держит инструменты и держится на людях следить не менее интересно, чем за сюжетными перипетиями.
Поскольку 78-летний Иствуд — аттракцион космического масштаба, вроде прохождения кометы Галлея, бормотать что-то недовольное о его картинах так же глупо, как возмущаться безвкусным оттенком космического светила. Тем более, что «Гран Торино» не только самый успешный фильм Клинта Иствуда, но и, в каком-то смысле, программный — линза, которая сводит в единый фокус раннюю иствудовскую свирепость Грязного Гарри и его же поздний вдумчивый гуманизм.
Соблазн трактовать пенсионера-ксенофоба Ковальски как инкарнацию Грязного Гарри действительно велик. С первых же минут «Гран Торино» кажется таким же выяснением отношений с прошлым, каким стал для Иствуда его первый оскаровский триумф — вывернутый наизнанку вестерн «Непрощенный».
Иствуд — последний, возможно, режиссер в мире, которому классические американские жанры подвластны в чистом, без копившихся десятилетиями наслоений, виде. Он все равно ревизионист, конечно, но ревизионист с позиций уникального опыта, а не запоздалого осмысления.
«Гран Торино» — поминальная песенка, спетая у костра о воине, великом потому, что он победил не врага, а самого себя.
Одинокий ковбой Иствуд не сдается: он снова выходит на большую дорогу и снимает потрясающее кино, в котором играет главную роль.
