Самые эфемерные, диковинные, длительные и болезненно-сладкие отношения произрастают меж художником и его искусством. На распознавании, обдумывании механики взаимодействия этого божественного тандема стоят «Los abrazos rotos».

Недаром отношения героя с его ремеслом переживают во времени отношения с женщиной. Неистовый художник может в жизни попрощаться с плотской любовью, с любовью идеальной же он прощается только вместе с жизнью. И в том есть протяжная дилемма, бесконечно-вечный спор до хрипоты живого и воображаемого, «текста» и «реальности».

Перед нами в первую очередь исследование взаимоотношений с искусством, которым женщина/мужчина (человек) неизменно проигрывает, а земные чувства (увлечение, желание, любовь ) – лишь питательная среда, вспомогательный материал, конечный по своей сути. В этих отношениях - состязание со смертью, инстинктивная, даже неумышленная попытка вступить в сговор с вечностью, которой под силу вживить художника в метафизическое пространство, не дать ему умереть по завершении физического существования.

И этому живучему желанию, этому инстинкту самосохранения таланта подчинено все, оно превалирует надо всем. Будто некий внутренний фильтр встроен в естество творца, фильтр, сквозь который проходит все, что мелькает, вспыхивает, является, наполняет, волнует, все-все, что с ним и вне его происходит, все, что имеет свой срок, все, что конечно – все застывает крупицами на кожном покрове его таланта, насыщая его, служа ему.

И земная женщина, ее сок, некогда растрепанные волосы и обжигающее дыхание

исчезает, растворяется, прекращается, отставляя лишь еле уловимые свои отпечатки на кинопленке, оставаясь лишь грудой осколков воспоминаний – обрывков фотографий (занятная игра режиссера со свойством человеческой памяти орудовать деталями).

Разомкнулись объятия… с Леной? Представляется мне, что женщина здесь – всего лишь метафора. Объятия эти с той, кого принято именовать музой. Она все еще рядом, мерно дышит и живет, но нет возможности с ней срастись, как ранее, ибо непоправимо не разрушена (разрушить до основания ее невозможно!), а нарушена хрупкая, идиллическая, зримая связь с занимательным миром ощущений, дум и воплощений – с режиссурой.

Кстати, сценарий «умертвил» как вспомогательную, так и противодействующую искусству силу – пожилого продюсера, посягнувшего на авторитет творческих достижений героя, оставив его наедине с собой, дав ход и выход художественной воле, наделив ее безразмерной силой и стойкостью, непобедимостью.

Здесь и вечная неудовлетворенность содеянным, желание перекроить, изменить, передумать, переделать; бесконечное сомнение и неуверенность, затянувшаяся «распилка опилков»: «хорошо ли? бездарно?».

Коллизиями сюжета Педро Альмодовар плетет и другие кружева - не явную глазу, колючую и темную драму, проживаемую ежедневно в человеческой камере-обскуре. Апофеоз трагизма – профессия несчастного: ослепнуть жившему взором больно вдвойне. И страшно. Безотчетный страх, должно быть, завладел и автором, борющимся с мигренью в темной комнате, встретившимся там с замыслом для своего кино.

Недаром герой навсегда из Матео реального превратился в Гарри воображаемого, из человека, которого могли видеть все, и он сам, в того, которого никому не видно, лишь ему одному. Это некое свидетельство свербящего и необратимого разрыва связей меж героем и внешним миром. Потеря зрения – одного из «объективизирующих» реальность человеческих свойств, «адвокатов» внешнего мира,- неизбежно уводит живое существо внутрь, вглубь, с грохотом падает плотный занавес, делая все вокруг сплошь субъективным, воображаемым, как бы существующим под вопросом. Бытие сравнивается с сознанием.

Тут и проговаривание, признание абсолютной власти момента в человеческой жизни. Дрожь и бессилие автора, героев, зрителей перед ним. Мгновения, порождающие, закрепляющие роковые повороты человеческой судьбы, какие-то неуловимые единицы времени, за которыми – переломы, надломы, бездны, перевороты, развороты, немыслимые высоты, глубины и амплитуды. Неустойчивость, мнимость и абсолютная непредсказуемость положения человека в мире, художника в искусстве.

Мне думается, в «Разомкнутых объятиях» форма и содержание поляризованы.

Альмодоваровское «как» намеренно кичевато-пародийно «вспенено».

Альмодоваровское «что» - длинные разливающиеся диалоги глубинных смыслов. И в своей сочности и чувственности они соразмерны.

В картине ясно прощупываются два больших пласта – верхний, внешний, формотворческий, метафоричный и игривый, и укрывающийся за ним внутренний – медленный, глубокий, «переживательный» и рефлексивный.

Альмодовар многослоен. Он одинаково пригож как для элитарного, так и для простого зрителя, я бы сказала даже бесхитростного зрителя, такого, что подвластен своим инстинктам и чувствам. Причем, одна и та же физическая зрительская единица может иметь в себе черты и того, и другого типа. Абсолютно искренне и нежно любить бразильские сериалы и картины Лукино Висконти. Особенно, если эта единица женского пола, с которым, как известно, у режиссера особенные взаимоотношения. Можно говорить о том, что Альмодовар, произрастая «из женщин», в прямом и переносном смысле, сооружает свои гибкие киноконструкции как бы в угоду им и для них, волнуясь, исследуя, любуясь.

…В современном, постмодернистском, состоянии культуры критерии оценки «содеянного» смешаны, перепутаны и во многом зависят от контекста. Хорошо/плохо как бы более определяется теперь «качеством» художника, а не качеством самого произведения. По сути одно и то же слово, произнесенное двумя разными людьми в одном случае звучит беззвучно, пусто и фальшиво, в другом – врастает в слух, застревает в ушах, обретая очертания и наполнение. Распознать серьезность и искренность режиссерских намерений, быть с ним за одно проще подготовленному и чуткому зрителю.

Хотя, …самость женского короля Педро Альмодовара прощает и любит бесхитростного зрителя даже более, чем самого подготовленного!

Трубят рога: скорей, скорей!-
И копошится свита.
Душа у ловчих без затей,
Из жил воловьих свита.
Ну и забава у людей -
Убить двух белых лебедей!
И стрелы ввысь помчались...
У лучников наметан глаз,-
А эти лебеди как раз
Сегодня повстречались.

Жил в Мадриде крупный финансист и предприниматель Эрнесто Маркель. И всего, чего бы он ни хотел, он добивался. Он знал все пути к заветной цели, поэтому жизнь давно уже не представлялась ему сложной или таинственной. Если ему надо было выиграть тренд на строительство, он звонил министру, если ему не хотелось видеть своего странного сыночка, он просто не общался с ним, если ему нужна женщина – он знает, где промолчать, где подставить плечо, где преподнести дорогой подарок… Одного только не знает Эрнесто Маркель – что его последняя возлюбленная Лена из тех женщин, которые готовы на все ради любви. Но не Эрнесто она полюбит…

Она жила под солнцем - там,
Где синих звезд без счета,
Куда под силу лебедям
Высокого полета.
Вспари и два крыла раскинь -
В густую трепетную синь.
Скользи по божьим склонам,-
В такую высь, куда и впредь
Возможно будет долететь
Лишь ангелам и стонам.

Лена и сама не знала, что будет значить для нее любимый человек. Она натура безусловно цельная, сильная, с твердым стержнем. Соглашаясь на предложение Эрнесто, она не шла против совести – сердце ее было свободно, ей хотелось красивой жизни и избавления от проблем, связанных с безденежьем. И встретив Маттео, она не может обманывать, оставаясь с Маркелем, обманывать, прежде всего, саму себя. Оказалось, что она равнодушна к богатству, ей достаточно моря, ветра и звезд, чтобы отдать Матео всю силу нерастраченной нежности. С самой первой кинопробы, как только встретила его взгляд, она поняла, что только теперь ей дано будет понять, что есть любовь, и все, что было до сих пор, было не то.

Но он и там ее настиг -
И счастлив миг единый,-
Но может, был тот яркий миг
Их песней лебединой...

И вот перед нами разворачивается потрясающей красоты, глубины и пронзительности история. Не история страсти или рокового влечения, а история любви – чувства очищающего, окрыляющего и, в то же время, привязывающего нас к жизни невидимыми прочными нитями. История о том, как мужчина и женщина находят друг друга, а друг в друге находят самих себя – они впервые узнают себя, видят, какие они есть на самом деле.

Крылатым ангелам сродни,
К земле направились они -
Опасная повадка!
Из-за кустов, как из-за стен,
Следят охотники за тем,
Чтоб счастье было кратко.

В Магдалене теперь не сексуальность или красота притягивают к ней, но какая-то особенная женственность, нечто такое, что появляется в женщине только, когда взгляд ее излучает любовь, а губы готовы улыбнуться в любой момент. Ее артистизм во время съемок «Девушек и чемоданов» – это лишь внешнее проявление ее заново обретенной собственной сущности, женской природы. Маттео же обретает не только стимул в своем творчестве, не только вдохновение, но и нечто гораздо более важное – внутренний стимул жизни, когда творчество становится совестью, которую не продашь, но которую без всяких сожалений отдаешь на алтарь своей любви.

И оказывается, что самое большое счастье для него – это видеть, как любимая женщина чистит картошку на кухне, и смотреть телевизор в обнимку – для нее. И не имеет значения, что охота за счастьем, в которой он – цель, уже началась. Они обязаны до конца прожить этот краткий мир счастья, испить это мгновение – такое мучительно-сладкое и такое неповторимое вовеки.

Вот утирают пот со лба
Виновники паденья:
Сбылась последняя мольба -
`Остановись, мгновенье!`

Эрнесто Маркель достиг своей цели – физически убил ее и морально – его, лишил художника зрения и лишил мир фильма «Девушки и чемоданы». И свидетельством тому груда разорванных снимков Лены и Маттео. Он всегда добивается своего, вот только любви Лены он не получил. И свидетельством тому единственная уцелевшая фотография – «Тайна морского пляжа», про которую Лена сказала: «Эти двое – мы с тобой». Но охотники за счастьем не знают, что любовь нельзя убить, она пребудет вечно. Маттео Бланко возвращается к жизни только после того, как рассказывает историю своей любви своему сыну. Маттео Бланко обретает внутреннее зрение, когда прикасается к кадрам, на которых его любимая женщина целует его в последний раз, и понимает, что ее последнее ощущение в этом мире – это вкус его губ.

Так пелся этот вечный стих
В пик лебединой песне их -
Счастливцев одночасья:
Они упали вниз вдвоем,
Так и оставшись на седьмом,
На высшем небе счастья.

Красивая история любви с вкраплениями философской грусти. Она дана нам, чтобы мы умели ценить тех, кто рядом, и то, что вокруг нас, прощать тех, кто был не прав, любить жизнь со всеми ее взлетами и падениями, красотой и уродством, хорошими и плохими людьми. Альмадовар вновь пронзительными, точными и яркими мазками пишет свою картину, в которой сталкиваются характеры, страсти, интересы, привязанности, воспоминания и угрызения совести. Вновь и вновь он находит лица, западающие нам в душу, заставляющие думать о себе, это, прежде всего, Рамон Понс и Анхела Молина. Мы окунаемся в мир альмадоварских героев и уже не чувствуем, как он сливается с нашим собственным, не видим грани между фильмом и фильмом о фильме.

История любви может показаться банальной, а сюжет слишком уж привычным, но за этой кажущейся простотой скрывается глубина смыслов и пластов, как под спокойной водной гладью спрятаны глубины и воронки, ибо бурные реки никогда не бывают глубокими.

P.S. В отзыве использован текст песни В.С. Высоцкого «Баллада о двух погибших лебедях» («Баллада о коротком счастье»).

Детектив без убийства. Мэрлин Монро - не блондинка. Сибирь без морозов. Вот на что похожи 'Разомкнутые объятия'. Это какой-то Альмодовар без Альмодовара. Куда-то делись персонажи с магической харизмой, его особое понимание красоты, эмоции на грани истерики, странная логика. То, что называется 'фирменным стилем'.

Такое впечатление, что фильмам Альмадовара нужны 80-е и 90-е, что именно из атмосферы того времени он черпал вдохновение и яркие образы. А в новом тысячелетии мастер как-то запутался и попытки адаптации вылились в зрительское ощущение просмотра римейков его старых фильма. Так было и с 'Возвращением', так и произошло и с 'Объятиями'. И все вроде неплохо - сюжет, герои, музыка, все остальное, на что принято расчленять картину во время анализа. Неплохо, да только как-то плоско. И на протяжении всего просмотра создает ощущение, что тебя обманывают, да только в чем - ты не можешь понять.

Главный герой - ослепший режиссер - настолько аморфен и вял, что его хочется схватить за плечи и хорошенько растормошить. Это относится и к тем сценам, где он предстает перед нами зрячим и к тем, где он уже не видит. Его образ напоминает скорее Билла Мюррея в 'Сломанных цветах', нежели героев Альмадовара. И как-то горе в его исполнении - не горе, и любовь и не любовь. Только у Джармуша совершенно иная стилистика, да и вообще он тут не при чем. Ну а в том, что главных героинь в фильмах Педро Альмодовара будет еще долго играть Пенелопа Крус - сомневаться глупо. 'Она слишком красива, чтобы быть забавной' - говорят про ее героиню. Она так красива, что ее считают гениальной актрисой - именно так обстоят дела в реальности.

Может, это была попытка исповеди. И именно из-за чрезмерной откровенности все происходящее и кажется таким кукольным: эмоции были столько раз пережеваны в реальности, что на экран попала только безвкусная, почти однородная каша. В таком случае, режиссер признается в своей слепоте и недвусмысленно дает нам понять, что его лучшие работы уже сняты.

Я не пытаюсь прокричать о том, что король - голый и оставляю сравнительный анализ - киноведам, а сетования на тему 'Трава-то раньше была зеленее' - старушкам на лавочке.

Просто я любила Альмодовара другим.