Пьер Паоло Пазолини. Неоднозначная фигура итальянского кинематографа. Человек, оставивший в нем очень яркий след. Пазолини отличается от своих коллег по цеху, как и те отличаются от него. Пазолини восхищался фильмами Феллини, но самого маэстро называл 'послушным учеником'. Что мне нравится в этом режиссере, так это его любовь к историческим произведениям. За свою недолгую жизнь, он снял их не так много, но они оставляют шлейф воспоминаний, от которого тяжело отделаться, нравится тебе фильмы Пазолини или не нравятся.
Экранизация Боккаччо как раз из таких фильмов. Конечно, события в фильме не являются судьбоносными для последующих поколений, как например в американском фильме 'Александр'. Но нам это и не нужно. Не в правдоподобности дело. Историчность фильма заложена в идее экранизации произведения Боккаччо. И вот в этом Пьер Паоло Пазолини преуспел на девяносто девять процентов. Быт и нравы итальянского социума показаны достаточно правдоподобно, увлекательно, и что самое важное с юмором. С тем, который присущ автору 'Декамерона' и человеку, который перенес его на экран.
О фильме. Серия новелл, показывающая комические ситуации средневековой 'страны городов', коей являлась Италия во времена Боккаччо. Новеллы увязаны по смыслу через человека, расписывающего собор, роль которого исполнил сам Пазолини. В фильме присутствуют откровенные сцены, поэтому я бы не советовал смотреть его детям до 16, а старшим школьникам для культурного развития просто необходим, да и тем, кому нравится хорошее кино тоже.
Говоря о картинах П. П. Пазолини «Кентерберийские рассказы», «Декамерон» и «Цветок 1001 ночи» которые названы «Трилогией жизни», в глаза сразу бросаются герои, как будто сошедшие с босховских триптихов и воплотившиеся в жизнь на экране. Повествование строится на новеллах, герои которых не связаны друг с другом. В перерывах мелькают символичные образы, кстати, и сам режиссер в образе художника, обрисовывающего церковь. В «Декамероне» он даже произносит: «Зачем создавать произведения, если так приятно просто мечтать о них». В « Кентерберийских рассказах» он играет автора новелл. Можно выявить множество тем, связанных с человеческим грехом и отношением к нему; темы добра и зла, веры в человека и в бога. Порой даже некоторые персонажи фильмов имеют божественные свойства, например, отнимать зрение у человека и возвращать его вновь, как случилось в одной из новелл. Остальные же герои как будто намереваются совершить тот или иной грех. Пазолини показал ту эпоху жизни на земле, когда люди, верующие в бога, начинают поддаваться искушению греха, несмотря на запреты. Если в «Декамероне» люди молились даже в момент совершения греха в надежде, что им все сойдет с рук, то в «Кентерберийских рассказах» герои перестали бояться бога и начали думать только о чужом мнении.
События «Декамерона» разворачиваются в средних веках, причем темы всех новелл исходят от церковных заповедей. Сюжеты построены по принципу анекдотов, нелепых ситуаций и случайностей. В первой новелле герой Андреуччо, обманутый и обворованный, пытается найти работу и наталкивается на двух воришек, которые обещают ему долю денег от кражи. Им предстоит обокрасть только что умершего священника церкви, который покоится в огромном каменном гробу вместе с драгоценностями и церковным перстнем. Андреуччо приходится залезть в гроб, пока двое воришек держат крышку. Герой обманывает их, говоря, что перстня он не нашел, и они запирают Андреуччо в гробу вместе с покойником. К счастью, находятся еще несколько воров, которые открывают крышку гроба и герой выбирается на волю. Еще много сюжетов «Декамерона» будут исходить из предположения, что человек, который совершил грех, может повернуть свою судьбу в лучшую сторону. К сожалению, новеллы не имеют названий, зато начинаются с перелистывания страниц книги, или герои, собравшись на улице, слушают чтение новеллы, которая вскоре станет продолжением сюжета. В каждой новелле есть изображение того или иного греха, который может совершить и священник, и монахиня, и маленькие дети. Герои фильма – романтические персонажи, лирические, откровенные. Диалоги наполнены одними только метафорами и громкими восклицаниями о преданной дружбе, братстве и вечной любви – что придает ленте «Декамерон» литературный стиль. Хотя картина и тематически относится к вере в бога и значению греха, Пазолини не показал в ней то пространство персонажей, которое присутствует в «Кентерберийских рассказах».
Картина «Декамерон» с первых кадров настраивает зрителя на особый литературный стиль повествования, и указывает на «криминальные» действия главных героев в фильме. А начинается все с того, что герой запихивает мертвое тело в мешок, а потом сбрасывает с горы. В одной из новелл немой путник приходит в монастырь и жестами объясняет, что ему нужна работа. Добрые люди кормят его и укладывают спать. С утра он начинает ухаживать за садом. Вскоре мы узнаем, что герой попал в женский монастырь; причем две монахини решили поддаться искушению – блуду – с немым путником «все равно он никому не расскажет». В итоге блуду поддаются все монахини из монастыря кроме старушек. Через некоторое время к путнику приходит старушка и затаскивает его в сарай, принуждая его раздеться, но он отвечает: «Матушка, один петух может ублажить десять кур. Но даже десять мужчин не смогут ублажить похоть одной женщины…» Монахиня вскакивает, звонит в колокол и призывает всех остальных со словами «Это чудо, чудо: он заговорил». Порой персонажи буквально высмеяны режиссером, что исходит от их священного звания и поступков. Бенвенуччо и Меуччо – герои последней новеллы; они условились в следующем: тот, кто из них умрет первым, вернется на землю и расскажет другому о загробной жизни. По случайности Бенвенуччо вскоре умирает и приходит к Меуччо. Он говорит, что на небе не судят за похоть. Тогда Меуччо вскакивает и радостный бежит через весь город к своей любимой с возгласами: «Это не грех!»
Джованни Боккаччо был в числе тех, кто выбрал эту дорогу. Один из мудрых проводников на бесконечном пути человечества к самому себе… (образчик советского литературоведения)
К полуэротической полумифической трилогии жизни Пьер Паоло Пазолини шел окольными путями: причащался евангельскому синопсису, припадал к источнику античной трагедии, чьи темные воды и спустя тысячелетия отдают благородной горечью, скитался по пустыне безвременья, где, ведомые протестом, люди жрут себе подобных – окровавленные аллегории на двух ногах. Он опытно ведал добро и зло, заключал их полновесные зрелые плоды в прямоугольник кадра, по привычке больших режиссеров несколько отстраняясь, предоставляя натуре взять свое, но не чуждаясь и прямого высказывания. Неизвестно, стало ли его обращение к Боккаччо спонтанным откровением, или постепенно вызрело, но в некотором роде встреча двух великих итальянцев была неизбежной. Внутренняя логика творческих странствий Пазолини магнитом влекла его к эпохе Возрождения, к ее мировоззренческой революции и возросшим на тучной почве религиозного декаданса контрастам: высокому гуманизму и откровенному скотству, мудрости и невежеству, радостному цветению плоти в кольце ветшающих, но все еще крепких монастырских стен.
Само название - «декамерон», «десятидневник» - досталось фильму скорее по наследству, нежели по праву. Отодвинулась куда-то за пределы терзающая Флоренцию чума, исчезла компания из десяти рассказчиков – весь этот внешний каркас, не позволявший новеллам рассыпаться беспорядочной грудой. Впрочем, они и не осыпались, а, скорее, пролились, выплеснулись на экран - яркие цветные пятна в строгой рамке черно-белых титров. Поначалу кажется, что вот-вот ухватишь систему: каждый сюжет танцует вокруг определенного греха - сребролюбия, лицемерия, прелюбодеяния, лжи. Но этот порядок вскоре прихотливо меняется, на смену условным грехам являются столь же условные добродетели, а границы между ними, как и стыки отдельных историй становятся все менее заметными. Фривольный порнографический анекдотец сменяется размышлением о сущности святости. Предельно лишенная романтики, но все же очаровательная любовная история оттенена мистической драмой с привкусом триллера и тихой печалью финального аккорда. Короткими интерлюдиями между ними, а потом - и внутри них, прорастает обрамляющий сюжет: скользит по лицам героев пристальный взгляд иконописца, черпающего вдохновение в пестром течении жизни. Эта маленькая роль, сыгранная самим Пазолини, констатирует его художественный метод. Там где текст Боккаччо выдавал его увлечение библиотечным делом (ровные ряды новелл, строгая красота тематического каталога, заботливо подписанные названия и обязательная мораль), режиссер действует в манере живописца: смешивает краски, открывается будущему изображению, равно принимая и не ведающие стыда цветы у края выгребной ямы, и тот сор, из которого они растут, и невесомое золото мелькнувшего в синеве ангельского крыла. Здесь нет диалогов: только сменяющиеся монологи лицом в кадр, только портреты. Игра образов и оттенков: первый вино-красный росчерк на каменной стене, теснота каменного гроба, небрежно зажатый в зубах одуванчик (весеннее золото на смуглой коже), доверчивые глаза Нинетто Даволи.
Конечно, мастер не ограничивается воспроизведением, конечно, переосмысливает. Но большая часть идейных трансформаций на пути от книги к фильму рождаются сами собой, вырастают из разницы мировосприятия, мироощущения. Гуманизм века двадцатого, нашедший в «Декамероне» свое совершенное отражение – уже совсем не тот, что был во времена Боккаччо. Он – не постхристианский, уже утративший вкус к хлебу сверхсущному, но все еще остро чувствующий свою связь с прежней традицией, а, скорее - внехристианский, забывший о горнем так прочно, что, кажется, и вовсе не ведавший его. История сделала круг, и мы снова вернулись к телесному восприятию мира: у привидевшихся мадонн усталые глаза и подкрашенные губы, у вернувшихся с того света призраков, если их ткнуть булавкой, течет кровь. Священные одежды стали декорацией, ад – страшилкой для детишек. И небеса опустели, зато под каждым кустом, в каждой смятой постели - paradiso. Герои Пазолини – это все те же птицы большие и малые, полевые лилии, что не жнут, олени, стремящиеся на истоки вод. Они знают слово «грех» и привычно побаиваются его, но, в сущности, не различают доброго и дурного: милые гробокопатели, обаятельные убийцы, смешливые мальчуганы, тянущие одну руку за монетой, а другую – к ширинке. Может быть, именно поэтому, здесь, при обилии откровенно показанных совокуплений, совсем нет духа вожделения с его извечным лукавством, подспудной игрой и томительной жаждой запретного, но – лишь чистая радость жизни и широкие улыбки, играющие на лицах. Ешь! Пей! Люби! Молись, если хочешь, а потом – возвращайся на ложе, или припадай жадным ртом к щербатому глиняному краю чашки, к виноградной влаге. Мы – сами себе и рай, и ад: небеса воспеты здесь, преисподняя мелькнет в «Сало». А на границе между ними, как уверен режиссер – только совесть.
