Бестселлер Джона Бойна не представляет большого труда для экранизации: компактное произведение, узкий круг действующих лиц, не слишком разбросанные по разным местам события, нет костюмных проблем и декорационных сложностей – дело только в людях. Собирай актёров и – делай.
Все начинается обыденно – жена с детьми, вслед за отцом, отправляется на новое место работы главы семейства. Он – хороший муж, она – преданная жена и добрая мать. Дети, конечно, цапаются друг с другом – возраст такой, девочке – подростку трудно уживаться с младшим братом.
Да, все дело в возрасте. Девочка мнит себя опытной, представляясь взрослее, чем есть на самом деле, мальчик – чистый лист, белым голубем летящий на пути к открытиям. Зато родители в курсе всего происходящего: на нём – офицерский долг, она – верная спутница немецкого солдата.
О войне привычней говорить в масштабных формах батальных сцен, обличительными образами злодеев и пугающими столбиками списков погибших. Маленькая драма кажется недостойной великой трагедии, драма маленького человека, драма отдельной вражьей семьи.
В простоте Бойновского творения – глубина. Нравственно-идеологический конфликт преступного служения. Строгий работяга - отец на службе Родине, не истерично-психованный маньяк – служака-патриот, убеждённый в правоте своих поступков, проводя узнаваемые по стилю планёрки-совещания на предмет оптимизации производственного процесса. Грамотно и обстоятельно, со знанием и опытом. Только вот должность у него – начальник концентрационного лагеря Освенцим.
Принципиальный конфликт происходит между мужем и женой. Смущенный, но не готовый поступиться принципами Дэвид Тьюлис пытается тушить вспышки несдержанной в чувствах Веры Фармиги, помня об упрёках непокорной матери, но следуя покладистости своего отца. Твердый женский инстинкт и рыхлые мужские сомнения, сомнения, отступающие перед верой в «правое» дело.
У офицера нет ужаса в глазах – не потому, что он не знает, потому, что он не видит ужаса. Мальчику тоже все ни почем, потому, что он ничего не знает, кроме радостей беззаботного детства, влекомый любопытством к изучению мира, цена которому не только сбитые в кровь колени.
Могли ли они встретиться на самом деле: сын начальника Лагеря смерти и заключенный под номером, как там его…, по имени Шмуель? Могли ли они заговорить, понять друг друга, могли ли они подружиться. Вообще-то дети иногда легко сходятся от одиночества.
Для сценария это прием, позволяющий препарировать идеологию незамутнённым пропагандой взглядом ребёнка, раскладывая его извечными «зачем» и «почему» по полочкам абсурды всем известного режима.
В диалогах мальчиков растворяется туман неопределённости. Но ясности не добавляется: пропагандистская машина вводит в заблуждение обманными картинами зазеркалья. Насмотревшийся рекламных роликов Бруно утверждается в вере, что по ту сторону «колючки» цветут сады и играют дети. Он, как и его отец становится жертвой своего «незнания».
Своеобразный прием: в фильме два персонажа, один (отец) убеждённый, другой (сын) – подверженный убеждению. Оба уверены, что концлагерь – это хорошо и по делу. Правда один знает, что там происходит, а другой – нет. Один знает правду, другой – стремится её узнать. И открытие одного оборачивается прозрением для другого. И каждый из них платит за это свою цену.
Кино, в котором будничный ужас становится личным кошмаром, в котором сходятся распахнутые глаза Асы Баттерфилд и остановившийся взгляд Дэвида Тьюлиса, беспомощный крик Веры Фармиги и струи дождя – вместо слез. Чудовищно патетично. Но как есть.
Есть ещё странные американские запевы на вечеринке и чистая английская речь, перебиваемая немецким «Хайль Гитлер» - формальное расхождение, напоминающее неполный дубляж с немецкого. Не обман, не уловка - главное ведь не в этом.
Удивительно: кино о войне без единого выстрела. Но наше зрительское сознание буквально расстреляно, разобрано на кусочки, прополоскано и развешено сушиться на колючей проволоке.
Почему? Потому это - дети. Которые больше всего хотят поверить в детство, в то, что оно все-таки бывает у всех на свете.
И есть зрители. Которые поражены даже не тем, как можно было так остро снять фильм. Зрителям на секунду не верится, что их мир мог быть настолько ужасным, что происходящее на экране могло быть не просто киносценарием.
«Как хорошо, что можно сказать: я не виноват, я был обманут, меня заставили. Можно с полным основанием умыть руки, как дисциплинированные немцы, которые лишь выполняли приказы, как светлокосые девы, рыдавшие при виде своего фюрера. Невиновны, говорите? Как бы ни так. Тот, кто порождает, приветствует и поддерживает, - виновен. Виновен даже тот, кто молчит». Артуро Перес-Реверте
Снятие с себя всякой ответственности – это признание вины. Неслучайно отец Бруно и другие офицеры лагеря называют себя солдатами. Этим приуменьшением они сводят к минимуму свою роль в принятии решений, прикрываясь начальством. Назвавшись солдатами, они зарываются в проекты усовершенствования печей концлагеря и с полной отдачей вникают в технические подробности. Придя домой к своей благополучной и благонадежной семье, комендант лагеря может быть собой доволен, он хорошо поработал – он выполнил приказ.
И ведь отец Бруно, мальчика, нашедшего друга по ту сторону ограды, отнюдь не маньяк и не фанатик. Этот человек танцует, выпивает, играет с детьми, следит, чтобы на нем выгодно сидел мундир, а на работе он добросовестно думает над тем, как добиться того, чтобы можно было быстрее убивать больше людей. Новое назначение кажется ему почетным и многотрудным заданием, возможностью отличиться. Он не говорил жене, что за дым идет из труб, которые видно из окон их дома, не потому что ему претит любое упоминание о том, чем занимаются в лагере, а потому что истерики в доме ему ни к чему. Убежденность в том, что, несмотря на свой высокий чин и немалое влияние, он всего лишь солдат, позволяла коменданту не стыдиться своей работы. Возможно, он смаковал слово «солдат» и по другой причине: так он ощущал причастность к славной и необходимой тысячелетнему Рейху войне. Чем дальше фронт, тем комфортнее «солдату», а руководить концлагерем – тоже вклад в общее дело.
Характер отца Бруно определяет, наверное, худшее для военного сочетание – исполнительность и трусость. Эти черты с лихвой компенсируют ему отсутствие идейности. Если бы он травил заключенных газом, а потом сжигал их по причине жгучей своей веры в превосходство арийской расы, - он был бы, по крайней мере, честен с собой. В этом случае служебные обязанности коменданта не были бы таким шоком для его жены. Поняв же, что ее муж возглавляет фабрику смерти с непостижимой отстраненностью, героиня Веры Фармиги принимает на себя вину за то, что долгие годы она жила с ним и ничего о нем не знала. Она родила детей от палача.
Все с той же вдумчивостью, с какой комендант проводит в лагере пробные марши в газовые камеры, на которых заключенные и охранники доводят до автоматизма порядок действий, он обеспечивает своим детям должное по меркам военного времени образование. Новую программу могут вместе осваивать его сын и дочь, между которыми четыре года разницы: никогда не рано начинать знакомство с официальной пропагандой. Бруно и его сестра Гретль должны вместе усвоить, чем же так провинились евреи. Хотя самого коменданта нельзя причислять к идейным, он давно понял, что пропаганда хорошо себя зарекомендовала. Например, с ее помощью можно снять постановочный фильм-страховку о том, какое концлагерь на самом деле гуманное и полезное заведение. К тому же комендант опасается, как бы его дети не отстали от сверстников в изучении доктрин партии.
Что до трусости, то в этом комендант не одинок. С нее все начиналось. Страх перед коммунистами и неверие в себя после поражения в Первой Мировой и последовавшей инфляции заставил немцев приветствовать фашистов. Но на смену относительной стабильности слишком уж быстро пришел страх куда как более липкий. Боялись уже не абстракции в виде серпа и молота, а донельзя конкретных и необратимых мер, принятых на вооружение национал-социалистами. Едва ли можно лучше, чем Ремарк, описать чувства тех, кто еще недавно с энтузиазмом вскидывал руку в фашистском приветствии, а теперь делает это, внутренне содрогаясь. А Ремарк сказал, что настали времена, когда прямоугольник бумаги, повестка в гестапо, мог заслонить собой целый мир.
С этой точки зрения, война и фашизм одинаково несправедливы для всех. Как предостерегал родных комендант, стало опасным открыто говорить о своих убеждениях. Но и за молчание и роскошь непонимания, которую слишком долго позволяла себе мать Бруно, пришлось платить. Родители обносили лагеря колючей проволокой и приглашали за свой стол человека, который на глазах детей избивал заключенного. Они, как водится, действовали по принуждению. Но с кого спросят дети, если, конечно, останутся живы, за то, что их причесывали на косой пробор и позволяли им вешать на стены плакаты с фюрером? Повзрослев, они будут чувствовать вину только уже за это.
Принимаясь за просмотр данного фильма, я понимала, что весёлым он не будет, и скорее всего меня ожидает стекло. Так что фильм смотрится тревожно, и чем дальше - тем тревожнее.
Эта военная драма повествует о Германии времён Второй мировой. Главный герой - мальчик Бруно, сын солдата, знающий о войне исключительно из пропаганды. Его новый друг - Шмуль, еврейский мальчик из концлагеря, видящий войну изнутри. Мальчики говорят на разных языках (не буквально), не понимают друг друга, что не мешает им сблизиться. Ведь, в конце концов, они просто дети, которые не хотят воевать, им хочется играть, как всем нормальным детям. Но судьба уготовила им другое...
Я мельком прочитала отрицательные рецензии других людей на данный фильм, где нашли много сюжетных, логических и прочих дыр. Лично я подобного не заметила, не знаю, к лучшему или худшему это.
Момент кульминации приходится на самый конец фильма, когда остаётся десять минут, а события начинают развиваться с бешеной скоростью. Признаться, это была лучшая часть фильма, однако обозначить я её могу не иначе, как 'пожуй стекла'.
Немного о концовке. Остаётся за кадром некая завершённость, а мне, например, интересно, как событие повлияло на отца Бруно. Пошатнулась ли его вера в нацистскую Германию, или он посчитал во всём виноватых, опять же, евреев? Потому что я считаю финальное событие очень знаковым для этого человека, это чуть ли не единственный шанс для него понять, что он не прав, потому что менее личное событие не заставило бы его усомниться. И мне хочется думать, что после этого в его голове всё переменится.
В целом - фильм хороший, если не искать в нём сюжетных дыр и не рассуждать, что такого не было и быть не могло, а просто смотреть. Вероятно, за достоверностью стоит обратиться к другим элементам кинематографа, а этот фильм - чисто для эмоций.
Истребление евреев во время Второй Мировой не первый раз ложится в основу фильма, и режиссёры не устают напоминать, что никто из свиней не равнее других. Однако, если Германия привыкла извиняться за своё прошлое чуть ли не на ежегодной основе, выдавая один обличительный фильм за другим, а страны-участники поднаторели в изображении ужасов холокоста, то британский режиссёр пошёл по пути наикратчайшего обвинения.
Устами младенца глаголет истина. Как часто дети открывают взрослым глаза на мир, сами того не ведая! Восьмилетний Бруно не знает, что такое война, хоть и живёт в Берлине 40-х годов. В коротких шортах, с ранцем за плечами и сдобным кренделем за щекой, он бодро бежит по вымытым улицам, изображая истребитель. Он гордится тем, что его папа военный, ведь военные призваны защищать и оберегать от беды. Он ещё не подозревает, чем обернётся переезд семьи за город и соседство с «фермерами в полосатых пижамах».
Детская непосредственность, незамутнённое пропагандой и страхом сознание – метод прямого воздействия на зрителя в обход сложных понятий и историко-культурных рассуждений. Ребёнок нутром чувствует зло и не нуждается в излишних объяснениях. Реакции Бруно на происходящее, его кажущиеся наивными вопросы вскрывают проблематику фильма и не находят оправдания поведению взрослых. Почему Павел, который был врачом, теперь носит полосатую пижаму и весь день чистит картошку? Почему Шмюль не может играть в мяч и есть пирожные, когда хочется? Почему мама говорит, что «фермеры» - не совсем люди? Почему сестра променяла кукол на агитплакаты? Почему папа бьёт слугу, когда тот разлил вино? Почему «Еврей» подразумевает всех евреев, а не конкретного человека? Там, где Бруно ещё не может задать вопрос, режиссёр неотрывно следует за его взглядом: смущённым, виноватым, сбитым с толку или упрямым. Юный Эйса Баттерфилд со своей стороны демонстрирует не только пронзительные голубые глаза, но и умение держать кадр и нравиться зрителю.
Несмотря на фактическое повествование от лица ребёнка, рассказанную историю не назовёшь поверхностной или заретушированной. Да, об ужасах холокоста здесь не говорят напрямую, камера не останавливается на измождённых голодом телах заключённых, жалостливые мелодии не терзают слух. Намёками, иносказанием, безобидными с виду метафорами («фермеры в полосатых пижамах») режиссёр даёт ровно столько информации, чтобы зритель содрогнулся, но не потерял детскую веру в чудеса. Вот из печных труб на ферме идёт дым, и чем-то так неприятно пахнет… «Там жгут мусор», - объясняет солдат. Вот Бруно обнаруживает, что ферма обнесена колючей проволокой под напряжением… «Но ведь это же для защиты от диких животных!» - говорит ему сознание. Вот Шмюль по свистку хватается за тележку и бежит собирать камни… «Наверное, это очень увлекательная игра!», - думает Бруно. Вот Шмюль жалуется на голод, и Бруно (совсем как Мария-Антуанетта) предлагает ему пойти в кафе. И, наконец, самая страшная сцена – сваленные в кучу в темноте подвала, голые и с вывернутыми конечностями, пластмассовые куклы. Для Бруно они – конец детства, для зрителя – символ смерти.
На мрачной недосказанности строится и второй план повествования. Бруно остаётся только догадываться, почему у его матери теперь каждый день заплаканные глаза, о чём они спорят с отцом в кабинете, из-за чего разговор за обеденным столом с лейтенантом Котлером получился таким напряжённым и почему бабушка не хочет приезжать в гости. Ребёнок всё подмечает, хоть и не может осмыслить, а зритель без труда дорисовывает в воображении, что же происходит за закрытыми дверями спален и библиотек. Фармига, Тьюлис и Френд играют на нюансах, не смея отнимать экранное время и разрушать хрупкий детский мир зрелым пониманием ситуации. Диалогов как таковых между родителями и сыном почти не происходит, каждый продолжает жить за своим забором с колючей проволокой. Бруно молча наблюдает – и бежит от скуки к своему новому другу в полосатой пижаме. Мать прекрасно видит, что сын мучается от безделья и одиночества, но не стремится проводить с ним время. Неслучайно поэтому трагедия застигает всех без исключения врасплох. Бруно не сумел понять, что же происходит вокруг него, пропав безымянной жертвой в жерновах истории. Родители оказались на краю бездны, в которую так долго сбрасывали других…
Конец фильма превращает всю историю в некую басню, только без иронии. Слишком уж однозначный вывод получился у режиссёра, слишком безапелляционный финал. Повествование обрывается, словно от удара гильотины, оставив несчастную семью немецкого офицера рыдать в чистом поле под клубами едкого дыма крематория. И зритель вместе с ними, бросив последний взгляд на изношенные полосатые пижамы, погружается во мрак завершающих титров и неспокойных мыслей о судьбе человечества.
Когда впервые услышала название этого фильма, я надеялась, что он будет об озорном мальчишке, легкий для просмотра и оставляющий положительное впечатление. Да, мальчишка озорной там все же был, но фильм оказался далеко нелегким...
Сколько раз я слушала истории о войне, сколько раз сжималось сердце при осознании той трагедии.Странно, но при просмотре этого фильма сначала возникают забавные ощущения - интересно наблюдать за происходящим сквозь призму детского мировоззрения. Ничто не оставляет равнодушным - ни ясно-синие глаза главного героя Бруно, ни задорно торчащие уши его друга Шмуля, ни замученный семенящий по кухне слуга Павел, ни пугающее превращение в нацистку сестры главного героя...
Такова война, у каждого своя роль и зачастую все заканчивается далеко не хеппи-эндом.
До последних мгновений какая-то надежда теплилась, но пресыщенность голливудских счастливых концов была подавлена правдой войны.
Единственная «вещь», мешающая мне забыть этот фильм, как неловкую глупость, – это игра маленького мальчика по имени Джек Скэнлон.
Я долго не решалась посмотреть этот лубок на тему геноцида (не шаблонное сочетание темы и жанра). Мне мешало знание синопсиса. Заключенный концлагеря, который почти каждый день часами сидит на собственной «даче» у забора, любуясь лесом и играя в шашки с новым другом с той стороны. Восьмилетний сын коменданта лагеря, ничего не знающий про страну, в которой живет, и ее политику, никогда не слышавший про антисемитизм и про то, чем евреи виноваты перед Германией. И сюжет, выстроенный на идее невозможной встречи и дружбы этих невозможных героев.
Фильм воспарил над реальностью еще выше, чем ожидалось. В нем обнаружился комендант лагеря смерти с добрым, глуповатым, длинноносым лицом Дэвида Тьюлиса – очень страшный эсэсовец, который даже на жену и подчиненных орет как-то неуклюже-застенчиво, словно борясь с желанием извиниться за нервный срыв, а диссиденствующую маму не сдает куда следует и даже не рвет гордо с ней отношения, а интеллигентно просит диссидентствовать потише – вдруг услышат плохие люди.
Есть в фильме жена коменданта, порядочная и благородная женщина, очень долго не догадывающаяся, чем занимается на работе ее муж, и чем он вообще является. Обнаружив, что дочь, с опозданием на семь-восемь лет, увлеклась нацизмом (эка странный выбор для немецкой пионерки начала сороковых), женщина эта всерьез решает, что данный факт должен обеспокоить и огорчить ее мужа. Особенно любопытно в этой женщине то, что играет ее актриса с очень неглупым лицом (Вера Фармига), не похожая ни на зомбированную дурочку, озабоченную только мехами и шляпками, ни на фанатичку, упрямо твердящую себе сквозь поджатые губы, что «всё правильно», ни на покорную жертву потока истории, давно на все махнувшую рукой.
Есть концлагерь – очень условный и почти не участвующий в жизни одного из своих узников – так, за спиной у Шмуля мелькает что-то.
Есть, наконец, ребенок – замечательный Аса Баттерфилд, совершенно не виноватый в том, какая роль ему здесь досталась. По сюжету мальчик развит вполне нормально, никому и в голову не приходит считать его дурачком – нормально же для восьмилетнего пацана не знать, скажем, какую войну ведет его страна, или что разные нации не равны в правах в нацистской Германии. Вот Бруно и не знает – и бродит по жизни, как Алиса по Стране Чудес.
В общем, перед нами сплошь (ну, почти сплошь) хорошие милые люди – живут себе рядом с фабрикой смерти и радуются. Есть, конечно, шероховатости – так ведь лучше враг хорошего.
Но есть в этом фильме человек, понимающий историю, в которой снимается, лучше и глубже, чем все вместе взятые взрослые создатели этой побасенки в стиле «Библии для детей» – мальчик по имени Джек Скэнлон, играющий Шмуля.
Его игра поражает и в одиночку оправдывает весь этот глупый слезовыжимательный фильм. Это игра на грани с гениальностью, потому что глаза этого современного благополучного ребенка – это глаза человека, глядевшего-таки в непридуманную бездну. В них есть жуткое сознание своей судьбы и глухая тоска обреченного. Шмуль – ребенок, и оставаясь ребенком, даже в лагере, он играет – в непонимание своей обреченности. Его разум, отказывающийся верить очевидности, и внутренняя ноющая боль, нашептывающая правду, не в ладах друг с другом. Он как бы не верит в то, что знает, – но его глаза знают. Это глаза человека, уже впустившего в себя что-то жуткое, сжившегося с этим жутким, научившегося с этим ужасом управляться и даже играть в «я тебя не вижу». Его глаза – это глаза восьмилетнего старичка, и его остриженная, всегда опущенная голова не случайно кажется седой – вся его крохотная фигурка словно припорошена пеплом.
Он не кричит, не плачет, не возмущается и не пытается продумать план побега – ему, как и всем за той проволокой, некуда бежать. Что-то чудовищное, сковавшее его тело, сделавшее тихим его голос, вошло в него через кожу, вгрызлось в мозг, поступает к нему с каждым вдохом воздуха над лагерем. Этот воздух пропитан болью и ужасом, страданием и отчаянием, он пахнет смертью, и смертью дышит безжизненная земля, на которой сидит, сгорбившись, этот постаревший ребенок, играющий в «я тут ничего не понимаю». Только Бруно, защищенный своей инфантильной наивностью, может не почувствовать это жуткое, нависшее прямо над ним и его странным другом. И Бруно начинает поддерживать игру в «я ничего не вижу, не понимаю, не знаю». Они перебрасывают друг другу этот невидимый мяч, как настоящий. Ты не видишь? – и я не вижу. Это игра – давай играть вместе. И «игра» втягивает их обоих в себя, как воронка.
И все же смотреть фильм стоит не ради его невозможного сюжета, но для того, чтобы заглянуть в глаза Джека Скэнлона – и заглянув, подумать, что ведь не было таких глаз ни у кого из актеров, скажем, прославленного «Списка Шиндлера», да и вообще, пожалуй, нигде. Кто-нибудь, пожалуй, вспомнит другого мальчишку – Алексея Кравченко в «Иди и смотри», но я не соглашусь: в преображении Флёры, на мой взгляд, очень многое было сделано цехом гримеров.
А взгляд Джека Скэнлона стоит встретить,…чтобы никогда потом этого взгляда из прошлого не забывать. Бог даст, у этого Джека будет большое актерское будущее. Если же не будет – в истории кино он по-любому останется. Уже остался.
P.S. Справедливость требует добавить, что помимо Джека есть еще два человека, которые понимают, что играют и зачем находятся в кадре: Дэвид Хеймен (Павел) и Руперт Френд (лейтенант).
P.P.S. Этот фильм не стоит показывать детям. Про войну и геноцид не поймут, а кадра с мордой в противогазе испугаются.
Скажу сразу, я не стану причислять отзыв к положительным или негативным.
Фильм бесконечно сильный, каждая его деталь запоминается и врезается в сознание.
Фильм по-настоящему шокирующий, но так видим только мы, только взрослые - только взрослые подчиняются губительной идеологии, только взрослые обращают внимание на происхождение человека, только взрослые думают о политике и войне.
Ребенок же - истинный философ и первооткрыватель: он воспринимает жизнь в красках, он познает мир и интересуется им всегда. Это радостное ощущение исследования мира показано в фильме крайне точно!
Радость открытий, легкая музыка, полная передача детского сознания, - вот что делает эту картину по-настоящему ужасной. Это неприкрытый ужас. Не нужно много страха, чтобы разбомбить сознание зрителя - достаточно показать ужас через призму искренней детской дружбы.
И тогда этот фильм покажется Вам самым ужасным фильмом о Катастрофе.
О гибели евреев в годы Второй мировой войны снято много по-настоящему хорошего и искреннего кино. Но в этот раз мне не повезло: ждала большего, а фильм оказался довольно средним. «Мальчик в полосатой пижаме» - это яркий пример того, как можно взяться за острую, больную и важную тему, найти оригинальную и яркую идею повествования (Холокост глазами маленького сына коменданта лагеря) и неумело и бездарно свести все к плоскому, мелодраматичному, фальшивому, слезовыжимательному фильму о злых фашистах и маленьких детях.
Не могу сказать, что фильм ужасный. Костюмеры, декораторы, операторы, пожалуй, актеры сделали почти максимум того, что можно было сделать, имея в основе настолько неудачный сюжет. Не скажу, кто больше виноват: автор романа или сценарист, так как книгу не читала. Но что авторы хотели донести до зрителя? Что Холокост – это ужасно? Для многих людей это очевидно и не требует подтверждений. Или фильм должен открыть глаза тем, кто о гибели людей в лагерях фашистов знает мало? Что увидит на экране такой человек?
Вот отец – комендант лагеря, персонаж никакой... Что за человек, что он думает, зачем все это делает? Служака? Маньяк? Борец за идею?
Мать. Сначала мужа любит, гордится им, потом «осознает», «прозревает»... ну как осознает... Сжигаемые трупы неприятно воняют, дым несет в сторону дома... А против рабского труда заключенных она ничего против не имеет. Но «прозрев», закатывает шумные истерики и качается на качелях. Действительно не знала? Или не задумывалась? Или просто кого-то нужно назначить совестью фильма?
Маленький мальчик, которому жутко скучно одному, и он начинается общатся с первым ровесником, который ему встретился. Крикнуть, что еврей – вор, и тогда не накажут – это мальчику понятно. А почему врач чистит картошку – нет? Удивительная простота...
Жуткий лагерь, обнесенный колючей проволокой. Ну как жуткий... Огромная неохраняемая территория, где можно хоть палатку ставить у забора – никто не подойдет проверить. Можно сидеть с другой стороны забора, копать подкопы, кормить заключенного, играть в мяч. Там не то, что подкоп – туннель можно проложить и ходить в соседний город вечером на танцы.
Явная цель фильма – быстренько разжалобить как можно больше зрителей, орудуя набором штампов: вот дети, вот они наивные, а вот голодный мальчик есть пирожное, вот злые фашисты, вот безутешная мать... Зрители рыдают, аплодируют, снова рыдают. Но зачем изобретать невнятный и надуманный сюжет, когда любая реальная история была бы гораздо красноречивее и ярче, чем эта семья некого коменданта, в неком лагере, где куча праздного народа не уследила и не смогла развлечь одного маленького мальчика.
А ведь жил же комендант Освенцима Гесс в доме недалеко от лагеря со своими четырьмя детьми. Это мог бы быть прекрасный фильм, не пытайся автор упростить всех и вся, разделить на плохих и хороших, быстро раскрутить «на поплакать». Неожиданно яркий последний кадр – и все. Трагедия миллионов людей легким движение руки свели в полуторочасовое невнятное действо про неудачное стечение обстоятельств. Еще одно подтверждение, что можно снять, например, «Список Шиндлера» и «Дневник Анны Франк», чтобы люди действительно НЕ ЗАБЫЛИ, а можно - «Мальчика в полосатой пижаме», чтобы заработать денег, имя, похвалу критиков... Дешево и сердито...
Странная ферма, или Человеческие трагедии глазами ребенка
Истина, что все познается в сравнении, остается непреложной. Не перестаю убеждаться в этом. Кто знает, какое впечатление произвел бы на меня фильм «Мальчик в полосатой пижаме», не будь всех тех прочитанных статей и книг о холокосте, тех фильмов о войне, крепких и сильных, впечатливших до глубины душевной. Наверняка поддалась бы этой излишней сентиментальности и слезовыжимательности, нарочито пульсирующих почти в каждом кадре, наверняка впечатлилась бы историей, поданной сквозь призму детских ощущений, наверняка похвалила бы сам фильм… Но, будучи зрителем, мало-мальски знакомым с затронутой темой, было сложно воспринимать историю о дружбе детей, находящихся по разные стороны колючей проволоки, как нечто выдающееся, душещипательное, неповторимо-трогательное.
Вылизанной до мельчайших деталей и доведенной почти до совершенства в своем оформлении истории о 8-летнем немецком ребенке, вдруг столкнувшимся с реалиями войны, не хватает самого главного – мощного живого пульса, дающего ощущение сопричастности и реальности. Картина производит впечатление некой упрощенной версии, почти сказочной, смягченной, сродни обезжиренному продукту, ужасающих по своей сути человеческих трагедий. Незамедлительно появляется привкус некой искусственности, постановочности, а моментами – наигранности. Постепенное вовлечение Бруно в мир, отличный от его представлений и пониманий, знакомство с еврейским мальчиком, зарождение дружбы – эпизоды, безукоризненно поставленные и насыщенные красками, будто сняты с одной единственной целью – максимально, балансируя на грани откровенной манипуляции, воздействовать на зрителя, выжать необходимые эмоции. Кажется, невозможно остаться равнодушным. Но вдруг невольно подмечаешь: игра юных актеров полна шероховатостей, некоторые сцены видятся невозможными априори. И так, постепенно картина теряет свой блеск и вопреки стараниям режиссера не находит отклика в душе.
Посему не спешу разделить восторженные чувства и яркие впечатления, о которых ненавязчиво дает понять высокий рейтинг картины. Но и не стремлюсь умалить ее достоинства. Фильм о войне, которая все время таится за кадром, дабы лишний раз не травмировать, вполне подойдет для особ весьма впечатлительных, шапочно знакомых с историей. Это ли не прекрасно, что на всякий вкус находится своя история об общечеловеческом и насущном?..
