Тициан, Тинторетто и Веронезе были привязаны к сюжетам библейских историй, запечатлевая их в своих живописных полотнах, сохранившихся классикой искусства, вдохновлявшего прежние и нынешние поколения, теперь в большей степени приверженные прогрессивному кинематографу, привычно возвращающемуся к житиям святых и проповедованию открытых ими истин, о чём не преминула вспомнить Аличе Рорвахер, отзеркалив в сценарии своего фильма следы средневекового праведника, нашедшегося теперь в пыльном итальянском посёлке с обременёнными собой и данной им участью жителями, обязанный пройти светом в зашторенное изнутри окошко их бытия.

Крайне сложно оценить фильм, требующий абсолютного резонанса с разворачивающимися в нём событиями, случаями и случайностями, ставящими главного героя и сопутствующих ему персонажей в положение жертв, уступивших честь и виновных, когда от тебя требуется попадание в настроение режиссёра, иллюстрирующего свои образы, вдохновляясь очевидно близкой реальностью, что не создаёт прочной почвы для широкого интереса, отталкивающегося от методично выверенного стиля итальянского классицизма с его утончённо-одухотворённой трепетностью, диссонирующей с динамичным ритмом новейшего времени, находясь в котором, оказываешься за языковым барьером, отделяющим фильм Аличе Рорвахер от широкой аудитории её современников, далёких от согласия с восторгами каннских критиков, обласкавших его как память о безвозвратно ушедшей юности, придав значимости событию, ценностно ограниченному искусствоведческой долей киноведов, поднявших его на щит, чтобы пронести мимо равнодушной публики, которую праведник неосмотрительно оставил у себя за спиной.