Полина Ауг: «Моя мечта — пахать не вынимая»

Карьера Полины Ауг достаточно нетипична для российской актрисы: дочь Юлии Ауг, она начала бескомпромиссно, с предельно авторского и камерного кино, сыграв в двух экспериментальных фильмах Алексея Федорченко. Так что первой ее публикой были зрители международных фестивалей, а также слушатели русского рэпа — Ауг снялась в клипах группы «25/17». Но к 23 годам Полина постепенно втянулась в мейнстрим, причем серьезный — она играет в «Юмористе» Михаила Идова (выйдет в марте), а также в драме о женском футболе «Нефутбол» (вместе с другой героиней нашего проекта Любовью Аксеновой).

— Учитывая твое происхождение, странно задавать вопрос, как ты попала в кино. И тем не менее...

— На самом деле все началось только после того, как я перебралась к маме в Москву. До 4—5 лет я жила в Красноярске у бабушки с дедушкой по папиной линии, а потом переехала в Эстонию к маминой маме примерно до 10 лет. В детстве я ходила во все возможные кружки — танцы, музыкалка, — но никакой определенности по поводу выбора профессии у меня тогда не было. Музыкалку я так и не окончила. А потом мама из питерской театральной общаги (из-за которой я и не могла с ней жить) перебралась в Москву, стала жить с моим отчимом, учась в ГИТИСе на режиссуре, потом поступила на ВКСР. Собственно, впервые перед камерой я оказалась в маминых короткометражках. По сюжету одной из них мне довелось петь в московском метро и в лютеранской церкви в Эстонии. Смешно. Тогда где-то вышла новость: «Актриса Юлия Ауг заставляла дочь собирать милостыню». Про то, что это было для съемок, там, конечно, не было написано.

— И как вспоминается этот первый опыт?

— Было интересно, это был челлендж, проснулся какой-то азарт. Но о четкой определенности речь по-прежнему не шла. Хотя лет в 11—12 я пробовалась в какой-то ситком на СТС. На кастинге вместо стихотворения я прочитала пару куплетов из песни «Касты» «Сестра». Все было неплохо, но на ансамблевых пробах я сильно зажалась и дальше не прошла. Сериал, впрочем, так и не продвинулся дальше пилота. Я даже не помню, как он назывался.

— А что было потом?

— Потом я ходила в школу, пробовала учиться на сценариста и оператора, но поняла, что это для меня тяжеловато. А еще, когда мне было лет 12, Леша Федорченко увидел меня и захотел снимать в «Небесных женах луговых мари». Но вышло так, что раньше запустились «Овсянки», где снималась мама. Прошло время, «Небесные жены» запустились, но мне уже было 16, мы поменяли новеллу, и так я впервые попала в большое кино. Когда фильм вышел, мы поехали на международные фестивали, и я поняла, что все это может быть серьезной работой, почувствовала в этом какой-то вкус.

— Помнишь свой первый съемочный день?

— Ты знаешь, нет. Мы очень долго все обсуждали до начала съемок. Федорченко же при всей своей любви к этносу и сказкам работает с актерами очень просто, говорит: «Ничего не играй». Я помню сцену на плато — с юбкой, с ветром, — потому что было очень холодно. (Смеется.). Вообще, так сниматься, чтобы это стало настоящей работой, я начала относительно недавно.

— Ты говоришь, что до последнего не была уверена, что хочешь быть актрисой. Помнишь, когда ты с этим определилась?

— Да, это я помню хорошо. Кирилл Семенович (Серебренников — Прим. ред.) позвал маму в «Идиотов», и она вернулась на сцену спустя восемь лет. Я тогда вроде бы уже решила поступать в театральный, но до последнего сомневалась, боялась. Я вообще жуткая трусиха. В общем, пока у мамы шли репетиции, я бегала в «Гоголь-центр» учить стихи. И примерно через месяц после начала маминых репетиций здесь была премьера «Братьев» Мизгирева. Мама предложила сходить на премьеру. Я пришла на первый, ушла и на следующий день пришла и посмотрела еще раз. Тогда я определилась окончательно.

— Помнишь, в какой момент?

— Да, на сцене монолога, который Кукушкин читает перед тем, как убить Вику Исакову. В этот момент я поняла, что вся моя жизнь до этого была глубоким сном и пора просыпаться. Я очень четко почувствовала, глядя на ребят, что хочу вот так, как они. До этого я занималась какой-то фигней, на коробке с пацанами после школы играла в футбол и ничего больше не делала. Мне это сейчас, правда, пригодилось в фильме «Нефутбол», но тогда это было просто просиранием времени. У меня не было четкой цели, и меня это очень мучило. Но я не знала, с чего начать. А тут мне как по лицу кулаком ударили, я все поняла. Стало как-то очень ясно, что азарт и интерес ко всему этому сильнее моего страха.

— А тебе вообще больше хотелось в кино или в театр?

— В кино мне хотелось всегда больше. И театр до сих пор для меня остается большим вызовом самой себе. Кино я люблю, я знаю, как оно работает, я в нем уверена — не в роли, а в том, как существовать по законам жанра и как вести себя на съемочной площадке. Как сыграть спектакль на сцене, я знаю плохо. Может быть, я что-то упустила в годы учебы в институте. Нет, я играла в «Доке», но это театр камерной сцены и достоверного существования, практически без четвертой стены. Но такое, чтобы выйти на большую сцену и поработать на долгую дистанцию, пока не приходилось. Это другие внутренние механизмы, это для меня лично сложнее.

— В кино театральный опыт помогает или нет?

— Это просто совершенно разные вещи. Глупо тащить в кино театральные примочки, а в театр — киношные. В институте мне часто говорили, что я играю как будто с петличкой, потому что привыкла говорить достоверно, и в зале не слышно. Эти вещи просто надо разграничивать. У меня, в свою очередь, есть желание быть артисткой хорошей и способной на разные вещи. Надеюсь, все это впереди. (Смеется.)

— Про театр понятно. А кино тебя захватило в какой момент?

— В детстве, пока я жила с бабушками, у нас не было ничего кроме телевизора. Серьезное знакомство с кино у меня началось в 14, когда я училась в киношколе на оператора. Но первое мощнейшее впечатление от кино у меня случилось дома. Как-то 2 января, в выходной, мама и отчим решили мне показать кино. Я не знала, что буду смотреть. Это был «Бойцовский клуб». Я просто села и два часа просидела молча. А потом неделю проходила молча. Потом прочитала книгу, пересмотрела десять раз фильм... После этого у меня внутри запустился какой-то очень серьезный процесс, я поняла, что прежней уже не буду. После этого я начала очень серьезно интересоваться кино. В школе мы смотрели классику, много разного я смотрела сама.

— Можешь сформулировать, что тебя поразило в «Бойцовском клубе»?

— Язык кино сам по себе. Я поняла, что Финчер, Тарантино, Гай Ричи — все, где получается сделать красиво и с юмором, или наоборот, жестко и цинично, — это мое.

— Актеры были в детстве любимые?

— Вот после «Бойцовского клуба» как раз был период сильного увлечения Брэдом Питтом. Но не в том смысле, мол, «ах, Брэд, такой красивый». Он ведь прекрасный актер. Есть такой малоизвестный фильм с длиннющим названием «Как трусливый Роберт Форд убил Джесси Джеймса».

— Это великий фильм.

— Именно. Так вот. Там есть момент, когда он приезжает к предавшим его подельникам в домик на отшибе вселенной. Садится и с улыбкой начинает разговор. Я уже не помню, какие там слова, но помню крупный план в финале сцены, когда у него на лице не движется ни единая мышца, но взгляд становится таким, что понятно: в следующую секунду он собеседника убьет. Для меня это высший пилотаж. Говорить «Я не знаю, как он это сделал!» странно, потому что ты таким образом выдаешь, что так не умеешь. Но как зритель ты не можешь этим не восхищаться.

— А актрисы любимые были?

— Да блин, я ж пацанка! Если я и увлекалась чем-то, то исключительно хулиганским. Мне нравится Тильда Суинтон, потому что она может все. Принцессы мне никогда не нравились. Мне очень нравилось то, что Анджелина делает в «Прерванной жизни» — абсолютная свобода, ярость, вообще без тормозов. Еще я очень завидовала Кире Найтли, потому что в 19 лет с ней приключились «Пираты Карибского моря». В нашей действительности такое представить было невозможно.

Чтобы показать актерский талант наших героев, мы записали с каждым из них короткий ролик — кинопробы в неожиданных обстоятельствах со сценой из известного фильма.

— Когда ты уже серьезно начала работать и поняла, что это твоя профессия, ты как-то формулировала, что вообще такое актер?

— Пластилин. С мозгами!

— Поясни.

— Из пластилина можно слепить что угодно, но если это сделано слепо и без собственного наполнения, то получается пустовато. Но если ты совсем несгибаемый, то тоже ничего не сможешь ни впустить в себя, ни пропустить сквозь, ничего не сработает. Ты — набор самых разных инструментов. Так же как и тело актера — это инструмент. Если ты не можешь в кадре раздеться, оголиться, то... Ну, окей, жалко, ходи одетым. (Смеется.)

Тут, правда, есть другая проблема. Когда режиссеры просекают, что тебя можно раздеть, начинаешь ждать, когда же можно будет уже сняться одетой. Это все смешно, конечно. А если серьезно, то последнее мое сильное впечатление — когда мы год назад, в сентябре, с мамой ездили на спектакль Яна Фабра «Гора Олимп». Он длится 24 часа, что само по себе уже огромный челлендж. Играют там европейские ребята, у которых нет такого понятия, как скрепы. Они абсолютно свободны, у них практически не существует рамок. В них от этого появляется даже что-то сверхчеловеческое. Когда смотришь на свободных голых людей на сцене, то у тебя как у зрителя пропадает неловкость и зажим.

— С другой стороны, это же всегда вопрос оправданности...

— Да, если тебя зовут сниматься в плохо написанной порнухе, соглашаться не стоит. Для этого, кстати, как раз и нужны мозги.

— Как тебе кажется, актер должен быть интересным вне своей работы?

— Ну, вне работы актер — это просто человек, а он никому ничего не должен. Это вопрос свободы, а человек свободный — это человек образованный. А образованный человек, думающий, сомневающийся, личность, иными словами, интересен в любом случае.

— На самом деле это вопрос про то, интересно ли тебе быть звездой.

— Звездой я себя почувствую, когда не смогу спокойно пройти по улице. Меня узнают люди из определенных субкультур — рэперы, например, после клипов «25/17». Почувствовать, что такое быть звездой, было бы интересно, да. Я не буду говорить, что я пришла в эту профессию не ради славы. (Смеется.) Но на самом деле мне интересно работать. И если какое-то светское вращение приведет к повышению количества и качества этих предложений, да, конечно, мне это нужно.

— Это вопрос того, насколько ты принадлежишь себе.

— Ну да, с этим я уже начинаю сталкиваться. Например, татуировки. Я себе один раз в жизни позволила это сделать, потому что по-другому не могла. Но была бы моя воля, я бы вся забилась с ног до головы. Этого я себе позволить пока не могу.

— Есть другой аспект. Хочешь ли ты, чтобы твое слово что-то значило? Чтобы тебя условно Познер в передачу позвал?

— Знаешь, я сейчас нахожусь на таком этапе... Ну, знаешь, как в физике: вселенная дышит. Я нахожусь на этапе вдоха, накопления информации, опыта, навыков. И я знаю, что когда появится то, чего я не смогу не сказать — от себя, от первого лица — я это скажу. Я сниму фильм, что-то напишу... Мне же мама все время говорит, чтобы я шла на режиссуру. Я даже поступила в конце третьего курса ГИТИСа на режиссуру во ВГИК. Очень сильно обиделась тогда на вселенную и на себя саму. Я совершенно неожиданно для себя поступила на курс к Александру и Владимиру Коттам и Владимиру Алексеевичу Фенченко. Но в силу ряда жизненных обстоятельств учиться тогда не пошла. Работать надо было. Но этот импульс запустил какие-то механизмы. Я как будто разогнала воронку инферно, как в «Ночном дозоре». Последний год учебы в ГИТИСе я провела просто прекрасно, работая на себя.

— А почему мама хотела, чтобы ты была режиссером?

— Мы с ней много про это говорили. Она считает, что у меня вполне режиссерские мозги. Я умею разбирать, анализировать, конструировать, объяснять — это все важные режиссерские навыки. Просто в моей жизни пока нет истории, которую я не могу не снять. Дело не в возрасте или опыте . Саша Горчилин захотел снять фильм — Саша Горчилин фильм снял. Это просто вопрос своевременности. Пока я хочу состояться в актерской профессии, сейчас это для меня важнее.

— Ты уже понимаешь, как это сделать? Как ты выбираешь роли?

— У меня пока нет такого, чтобы я просыпалась, а в почте 15 предложений. Бывает такое, что денег не платят, но интересно. У меня есть проблема попадания в типаж — она сейчас понемногу решается. До того как я начала понемногу сниматься в современных комедиях, все думали — так же было и с мамой, — что императрица способна играть только императриц. Я после нескольких артхаусных работ не могла пробиться ни на один молодежный канал, потому что неформат.

Запускается, условно говоря, «Закон каменных джунглей» (туда я не пробовалась), приходит предложение, а потом его сразу отзывают, потому что «слишком аристократическая внешность, никто не поверит, что она пила по подъездам «ягуар». А то, что я так тусовалась в 12, никому не интересно. (Смеется.) Из-за этого долго не предлагали ничего. Сейчас мне 23, я кое-как оформляюсь, а в 16 я менялась каждые два дня, и это было совершенно невозможно. Сейчас у меня, к счастью, случился проект про футбол, про современность — я очень этого ждала. Кто-то хочет пробиться на дорожки, а мне хотелось играть в каких-то современных историях.

— Ну, и последний вопрос. Есть какая-то профессиональная мечта?

— Да нет, ты знаешь. У меня был период, когда мне хотелось сыграть Елену Андреевну в «Дяде Ване». А сейчас моя мечта — пахать не вынимая.