Алексей Герман-младший: «Магазин, дворник, пивная — вот что такое Родина»

У меня есть определенное правило, очень простое: если ты называешь человека по фамилии, имени, отчеству, то ты обязан разговаривать с родственниками. Если у тебя собирательный образ и абстрактный Вася, без конкретного имени, а зритель может догадаться или не догадаться, это другой вопрос. Во-вторых, я давно переписывался с Катей Довлатовой (дочь писателя — Прим. КиноПоиска). Как бы я мог не говорить с ней о фильме? В-третьих, я понимаю, что это достаточно чувствительная вещь — вторжение в личную жизнь. Я сам с этим сталкиваюсь — про папу периодически пишут какие-то книжки, он мелькает в каких-то сериалах.

Да, близкие что-то видят не так, как другие, но это их воспоминания и их жизнь. Некорректно, вторгаясь в личную жизнь, пространство, историю, людям даже об этом не говорить. Это хамство. Поэтому мы с самого начала общались с женой и дочерью Довлатова. Они очень помогали, приезжали в Питер, что-то рассказывали. Мы в нормальных, хороших человеческих отношениях фильм доделали.

Они очень много говорили с Леной (Окопной, художником-постановщиком картины — Прим. КиноПоиска). Про коммунальную квартиру, ее обитателей — например, там жила женщина, которая постоянно пела. Но мы изначально договаривались с ними, что это вымысел, и они это приняли, поняли, что фильм — это наше видение, и оно им показалось абсолютно допустимым. Никакой цензуры со стороны родственников не было, они фильм видели. Не знаю, как Лена (жена Сергея Довлатова — Прим. КиноПоиска), а Кате вроде понравилось.

Я трейлером не занимаюсь. Как прокатчик хочет, так он трейлер и выпускает. Я в это не лезу. Для нас действительно важно, что Disney рискнула и взяла эту картину, потому что многое было против, многие не уверены в картине, в ее потенциале. Disney молодцы, они прыгнули в эту воду и, кажется, сейчас сами от этого в шоке. Без Эрнста картины бы не было, поэтому в сопродюсерах Первый канал. Он помогал и советами — при выборе актеров, например. Насколько эта вся конгломерация сработает — посмотрим, не знаю.

Наверное. Я все свои ощущения от времени и от вселенной высказал в фильме «Под электрическими облаками». Это очень важно для режиссера, когда ты освобождаешься и можешь в странном, нестандартном, безумном фильме попробовать самые разные методы и вещи. Когда ты переступаешь грань эксперимента, риска и очень тяжелых съемок, это тебя не только закаляет, но и возвышает. Ты понимаешь, что можешь сделать так, а можешь по-другому, можешь попробовать одним языком историю рассказать, можешь другим, третьим. Я сделал условно свой «Черный квадрат». И теперь могу говорить в другой манере речи.

Мне портретное сходство было важно. Актер должен был быть высокого роста, глубоким, ранимым и таким харизматиком, в которого женщины могут легко влюбиться — каким и был Довлатов. Исходя из этого мы сначала просеяли нашу страну, нашли только один вариант, потом просеяли заграницу. Наш кастинг-директор Владимир Голов нашел нескольких похожих сербов, наша подруга, сербская актриса, сделала пробы, и появилось два серба. Один не смог, а второй приехал.

Милан [Марич] про Довлатова ничего не знал, произведений его не читал, но и не надо было. Сразу стало понятно, что это он. По ощущениям, это не передать словами. Он личность. Помню, я когда готовился снимать «Гарпастум», я сказал [продюсеру фильма] Александру Вайнштейну: «Александр Львович, я вам найду звезду, нового Джонни Деппа». Мы долго искали, а потом я заметил такого прыщавого, угловатого молодого человека, студента по фамилии Козловский. Сразу чувствуешь энергию будущего, что вот это то. Как с Козловским тогда было понятно, так и сейчас было с Маричем. Не могу это объяснить.

Если актер талантливый, тонкий, мудрый, то язык не проблема. Мы его на четыре месяца поселили здесь: кормили салом, он ходил по кабакам, развлекался, сходил здесь с ума, сидел, мучился. Как только мы его звали одеваться — бежал, потому что уже больше не мог находиться в Питере! Исполнительница роли его жены, кстати, тоже не говорила по-русски. Из всей экранной семьи — муж, жена, дочь — по-русски говорила только девочка, замечательная Ева Герр. А Милан и Хелена [Суецка] ничего не понимали, ну и что?

Данила хороший! Конечно, немножко барон. (Смеется.) Я-то не изменился, я по-прежнему дворник с художественными амбициями, а Данила Валерьевич — у него уже замок есть! Это у меня квартира все та же. (Смеется.) Но он хороший, очень старался.

У нас много собирательных образов, потому что невозможно в каждом случае конкретизировать — это вот этот, а это вот тот. Если ты называешь человека, то ты обязан в него внимательнее всматриваться. Не может проскочить где-то известный писатель — «Здравствуйте, я Гоголь» — и побежать дальше, а фильм — о Пушкине. Мы взяли собирательные образы и оставили их, иначе бы фильм распался на множество героев.

Там был один фильм примерно в это время, с лагом небольшим, который действительно снимал в Ленинграде режиссер-иностранец. Там, правда, были немного не такие костюмы, то есть это обобщение, но основа была.

Конечно, стоял. Я помню, что мама все время советовалась с папой: уезжать — не уезжать? У всех в какой-то момент этот вопрос встает. А если посадить еще побольше людей вроде Серебренникова, то и все оставшиеся уедут, разбегутся от ужаса.

Потому что это почва. Как ни парадоксально, умные взрослые люди, которые неплохо знают историю русской культуры, понимают, что почва для писателя, художника очень важна. Не березка, к которой прислоняешься, конечно. Но магазин, дворник, пивная, метро, путь в деревню, запах навоза, интеллигентские разговоры, перегар товарища — вот что такое Родина. Кусты, которые не той формы, как за границей. Для русского художника — а все-таки наше сознание более синтетическое, более сложное, чем у западного человека, более путаное — это важно.

Не так много людей хорошо устроились на Западе. Что, Довлатов хорошо устроился? Да, был известный-известный, умер в 48 лет. Бродский в 56 лет умер, а его поэзия здесь была лучше, чем его поэзия там. Кончаловский вернулся, Набоков жил в гостинице. Русский человек — со своим, сложным и путаным сознанием — существует, это не выдумки. И проблематика отъезда — это всегда проблематика потери себя. Поэтому я так не люблю людей, которые читают мораль и рассказывают нам, как надо снимать фильмы, как надо быть духовными. Из-за них во все времена самые талантливые люди были вынуждены из России уехать.

Есть компания, есть люди вокруг — вот что важно. Они такие, сякие, спорят, ругаются, но они есть, и ты не один. Фильм про это на самом деле — про одиночество и компанию. Кто-то сказал прекрасную фразу: одиночество — это когда тебе некому сказать, что ты одинок. А здесь такого одиночества нет, есть все же взаимопроникновение характеров. Мы поэтому так тщательно выбирали лица на роли друзей Довлатова, брали не известных актеров, а талантливых актеров. Как известно, в России это, как правило, разные вещи. Важно было, чтобы каждый наш герой был личностью.

Для меня эта история универсальная. То, что наша история циклична, — проблематика нашей истории, а не моя личная. Во многом об этом — о цикличности истории и судьбе русской интеллигенции — был фильм «Бумажный солдат». Картина становится все актуальнее и актуальнее, хотя мы эту актуальность в «Довлатова» не закладывали. Вплоть до того, что The Hollywood Reporter пишет: забудьте про расследование Мюллера (специальный прокурор Роберт Мюллер ведет расследование дела о возможном сговоре штаба Трампа с Россией — Прим. КиноПоиска); если вы хотите понять политическую обстановку в России, смотрите фильм «Довлатов» про российские fake news. Да, наша культура циклична, и в силу этого наш фильм становится все более актуальным. Это пугающая актуальность, но не я ее начал.

Никита Михалков сильно помог картине, поэтому мне все равно, какие письма он подписывает. Нравится ему «Смерть Сталина», не нравится, мне совершенно не интересна ситуация вокруг этого фильма. Это не моя поляна. Вот Серебренников мне интересен и важен. А Никита Михалков поддержал фильм «Довлатов», несмотря на то что мы с ним были в сложных отношениях, я с ним часто спорил и не соглашался. В один момент он благородно и по-мужски поступил, за что я ему искренне благодарен. Я могу быть с ним согласен или не согласен, это не отменяет факта моей благодарности.

Он хороший оператор, мы его выбрали. Западные операторы вообще другие, у них все проще. У наших в свое время что-то было не так со школой. Я очень уважаю наших операторов, но с ними сложно. [На съемках «Довлатова»] у нас было в три раза меньше света, чем на площадке предыдущих фильмов. Притом что у нас там есть огромные панорамы, целый мир, который наш художник построила в выселенных зданиях, все это снято [Лукашем Залом] на очень простых приборах. Как-то все получалось, а наши операторы часто говорят: ой, это невозможно. Оказывается, возможно.

На треть. Чем ближе к нашим границам, тем понятнее. Поэтому у нас сопродюсеры из Восточной Европы, с которой есть общая история и общая память. Где-то в районе пересечения границы с Германией фильм превратится для зрителей в политическое воззвание. Западный человек не в состоянии понять противоречия России. Они любят адаптированные фильмы, они не понимают, что мы сложные. Англосаксы — они же все равно расисты. Им надо понять, почему мы другие, не такие. Нужны простые рецепты: что нас угнетают, что мы под властью тирана, что у нас чувства атрофировались.

Не знаю, смотря в каком бы настроении был. Правда, не представляю.