Ми-ми-ми без границ: Отрывок из книги «Теория каваии» Инухико Ёмоты

Современная японская культура обогатила языки мира понятиями «каваии» и «кавайный», под которыми подразумеваются «милый», «прелестный», «хорошенький», «славный», «маленький» и т. п. На всем милом, маленьком, трогательном, беззащитном давно помешана не только Япония, но и весь мир. Любой человек, который когда-либо лайкал в интернете фотографию трогательного котика, — наглядный пример кавайного сознания и отношения к окружающему миру.

Инухико Ёмота — известный японский ученый, филолог и кинокритик — в своей книге «Теория каваии», которую недавно опубликовало издательство «Новое литературное обозрение», рассматривает феномен каваии и эволюцию этого слова, начиная со средневековых японских текстов и заканчивая современными практиками. Фанатичное увлечение мангой и аниме, косплей и коллекционирование сувениров, поклонение идол-группам и мимимизация повседневного общения находят здесь теоретическое обоснование. Сопоставляя каваии с другими уникальными понятиями японской эстетики, используя примеры из кино и литературы, автор размышляет, действительно ли каваии представляет культуру Японии.

Переводчик книги Александр Беляев предисловии к исследованию Ёмоты, в свою очередь, находит остроумные примеры каваии даже в отечественной литературе — чеховскую «Душечку» и «Бедную Лизу» Карамзина. «Издевательства Грибоедова открывают страницу „кавайных зверюшек“ в русской литературе: „Ваш шпиц — прелестный шпиц, не более наперстка! / Я гладил все его; как шелковая шерстка!“ Наташа Ростова, Кити (хеллоу, Китти!), Долли (хеллоу, Долли!) — отношение Толстого к милому, женственному, кокетливому заслуживает специального пристального рассмотрения. Предварительный вывод: в нашей классике женская милота и трогательность соседствуют, с одной стороны, с трагедийным, роковым началом, а с другой — с недостатком ума у ее обладательниц (в глазах авторов-мужчин, разумеется)».

С согласия издательства КиноПоиск публикует избранные отрывки из книги — о феномене японского аниме «Сейлор Мун» и кавайности «Инопланетянина» Спилберга.

«Сейлор Мун» в Италии

В 1994 году в университетском городке Болонья, где я некоторое время занимался историей кино, как раз перед началом летних каникул все афиши на столбах и стенах вокзала вдруг сменились. Перемена произошла повсеместно, но меня удивило содержание плакатов. Это был листок манги для девочек-подростков, изображавший девочку с золотыми волосами в матросской форме, которая обращалась ко мне с призывом: «Девочки, лето!»

Незадолго до этого по всей Италии показывали аниме про воинственную девочку «Сейлор Мун — луна в матроске»; мультфильм прогремел, и, соответственно, итальянские железные дороги развернули рекламную кампанию летнего отдыха. Рекламы висели на всех станциях, и когда я тем летом путешествовал по Италии, повсюду мне встречалось смеющееся лицо Усаги Цукино. Но это еще не все. В киосках на каждой станции продавался ежемесячный журнал манга про Сейлор Мун, который лежал на самом видном месте. Продолжалось это дело вплоть до последнего номера.

Болонья — дико спокойный городок, куда не забредают туристы. То ли оттого, что здесь находится старейший в мире университет и масса букинистических лавок, то ли отчего-то еще, но когда я прогуливался среди колоннад тыквенного цвета, вся моя токийская жизнь последних месяцев с ее заботами и толкотней казалась мне чем-то нереальным. Но даже в этой Болонье нашлась пара специализированных магазинов с мангой, которые украшала дюжая пластмассовая кукла made in Japan, чем-то напоминавшая фигуры в храмах. Среди студентов, с которыми я познакомился, были молодые люди, увлекавшиеся девчачьими аниме и разбиравшиеся в предмете гораздо лучше меня. На следующий год я покинул этот городок и вернулся в Токио. И тут до меня дошли слухи, что в Болонье открылся первый в Европе «Мандаракэ» — известный японский манга-букинист. Не в Париже, не в Амстердаме, а в Болонье. И мне показалось, что в этом нет ничего удивительного.

Япония, которая начинается с аниме

С тех пор как произошла та поразительная встреча в Болонье, по всему миру мне стали попадаться девочки в матросской форме. В том же году, когда я был в Пекине, на углу я увидел рождественские открытки с изображением этих девочек, дремавших под полной луной, а в кампусе венского университета на рекламном щите, призывавшем заниматься в некоем кружке по интересам, были обнаружены Усаги Цукино, кошка Луна и Такседо Маск. Через некоторое время после этого, в 2004 году, я преподавал в Косове, в Приштинском университете, в здании которого был устроен лагерь для беженцев.

Пока сербы и албанцы яростно боролись в здании бывшей младшей школы, которое временно использовалось не по прямому назначению и куда меня несколько раз приглашали, по телевизору опять же крутили «Сейлор Мун». Аниме показывали как есть, в оригинале — ни титров, ни перевода, никаких пояснений. Несмотря на это, дети беженцев не могли оторваться от экранов, сидели как прикованные.

Люди со всего мира приобщались к японскому в первую очередь посредством этого самого типичного и известного мультфильма, «Сейлор Мун». Другой вопрос, насколько они осознавали, что это явление — японское. Здесь было нечто одновременно и ужасно близкое, и милое, и романтичное, и эмоциональное. Очень многие люди ощутили чувство близости к мультфильму, в котором содержалось столько девичьих страстей и эмоций. Так, чисто случайно, предметом всеобщих симпатий стала японская культура.

Почему «Сейлор Мун» — это каваии?

Теперь с точки зрения культуры, стремящейся к незрелости, попробуем проанализировать аниме «Сейлор Мун», о котором шла речь в первой главе. В начале 1990-х в ежемесячном журнале «Накаёси» («Приятель») была опубликована манга Наоко Такэути. Как только на ее основе сделали аниме и показали по телевидению, случился взрыв популярности, особенно среди учениц средней школы, после чего появилась целая аниме-эпопея. Спустя некоторое время, как уже говорилось, сериал «Сейлор Мун» стал невероятно популярен во всем мире.

Главную героиню зовут Усаги Цукино, она «обычная девочка-плакса, готовая разрыдаться, стоит ей допустить хоть малейшую оплошность» (так написано на обложке первого тома манги, изданной издательством «Коданся»). Однажды Усаги спасает загадочную кошку, от которой узнает, что она является воплощением луны и наделена сверхспособностями для того, чтобы охранять мир от всякого зла. В классе, где учится Усаги, в силу разных обстоятельств формируется группа из четырех девочек: это отличницы, готовые поддержать друг друга и обладающие сильными внутренними качествами. На самом деле четыре юных леди тоже оказались воплощениями соответственно Меркурия, Венеры, Марса и Юпитера; в итоге пять девочек объединяются вместе и дают друг дружке клятву воевать со злом.

У Усаги есть молодой человек по имени Мамору Тиба, который все время думает о ней. В одной из серий аниме все пять воительниц ведут упорное сражение, спасая Мамору, но в дальнейшем их силы иссякают и они терпят поражение. В финале на сцене появляется Мамору, точно принц из сказки братьев Гримм: он поцелуем оживляет победившую врага и впавшую в кому Усаги, и история заканчивается хеппи-эндом.

Земному шару угрожает зло. Ледяная королева прилетает с окраины Вселенной, нападает на погруженные в праздничную рождественскую атмосферу японские улицы и замораживает всех прохожих. Тут немедленно появляется Усаги, произносит заклинание и превращается в прекрасную воительницу. Но магия ледяной королевы оказалась не по силам даже для наделенной сверхспособностями Усаги. Когда та оказывается в опасности, с неба спускается загадочный человек в маске и смокинге, побеждает зло и спасает Усаги.

Сюжет, в ходе которого человек, живущий скучной и посредственной жизнью, однажды вдруг внешне меняется и начинает спасать мир от всякого зла, не оригинален, и «Сейлор Мун» в этом плане не является ничем самобытным. С тех пор как в 1950-е годы в Японии возникло телевещание, появилось множество экшн-сериалов с аналогичными сюжетами; если попытаться отыскать истоки этого явления, то они находятся в диапазоне от литературы немецкого романтизма (прежде всего сказок Гофмана) до американского «Супермена»: генеалогию меняющих свою внешность героев нетрудно проследить.

«Сейлор Мун» примечательна не тем, что происходит после того, как пять девочек-героинь меняют внешность, но самим фокусом повествования, в котором находится трансформация внешности. Усаги произносит тайное заклинание, делает крестообразное движение правой рукой, вокруг нее все исчезает, а вместо этого возникает вселенная, которую наводняют все цвета радуги. Она и все вокруг нее начинает интенсивно вращаться, менять очертания, среди этой круговерти Усаги сбрасывает с себя школьную форму, мы видим только ее обнаженный силуэт, затем ее облик меняется: она превращается в прекрасную девушку-воина в матросском костюме. Пожалуй, можно сказать, что подобная телесная трансформация полностью совмещает в себе те четыре определения (или аспекта) игры, которые выделяет Роже Кайуа. А именно: случайность, состязательность, симуляция и головокружение. Всего сказанного достаточно, чтобы понять, почему этот мультик завоевал огромную популярность среди учениц средней школы. С замершим сердцем и дрожью в груди они наблюдают, как на телеэкранах и мониторах им показывают их собственную мечту об изменении внешнего облика.

Кого же должны победить эти лунные девочки в матросках? Во многих случаях женщину — воплощение зла, обладающую зрелым, взрослым телом. Такие женщины, как правило, «секси»: у них огромных размеров грудь и кожа одного из основных цветов спектра (синяя, красная, желтая, белая); метафорически они связаны со змеями, ящерицами или вьющимися растениями, их практически полуголые фигуры обнимают земной шар или его субститут в лице Мамору-куна. Красавицы-воительницы облачены в такие опрятные матросские одежды, что никакие феромоны сквозь них не ощущаются ни в малейшей степени. В глазах молодых людей эти девочки кавайны не в смысле флирта, их кавайность самодостаточна. Добродетель этих девочек состоит из четырех элементов — интеллектуальное, телесное, духовное, любовное.

Усаги, общий знаменатель всего этого, представляется стабильной «структурой» вроде мандалы. Она каваии, потому что воплощает в себе все самое лучшее. В «Сейлор Мун» зрелое половое существование — синоним зла. А стало быть, мир по-настоящему спасти могут только девочки, подвергающие сомнению зрелость, стоящие перед водоразделом, предполагающим гендерную определенность, и отличающиеся от женщин как сексуальных объектов. Отметим, что иероглиф «месяц» (цуки) в имени Цукино ассоциируется с первой менструацией (яп. цуки-но моно), то есть с началом пубертатного периода.

«Инопланетянин» в самом деле каваии?

Отложим на время погружение в глубины абстрактных дискуссий и попробуем в своих рассуждения о связи каваии и гротеска пойти методом математической индукции. Возьмем, к примеру, семерых гномов из диснеевского мультфильма «Белоснежка», героя инопланетянина из фильма Спилберга «Инопланетянин» и Тоторо из аниме Хаяо Миядзаки «Мой сосед Тоторо». Герои этих вымышленных историй в равной мере выглядят классическими образцами каваии: они представлены на рынке в качестве всевозможных товаров — фигурок, мягких игрушек, письменных принадлежностей, — которые родители покупают детям. Пара аномально огромных глаз. Диспропорция между крошечными ножками и большой головой. Или тщедушное тельце, лишенное волосяного покрова. Всех этих героев объединяет одно: телесная ущербность, аномальность, некий физический недостаток.

Допустим, в самом деле в саду перед нашим домом внезапно появятся семь гномов, или спилберговский инопланетянин, или Тоторо. Вероятнее всего, они напугают нас своим видом, мы бросимся наутек или вызовем полицию. Это неудивительно: подобным же образом возникает чувство страха, вызванное первыми признаками стихийных бедствий. Морщинистый худосочный инопланетянин, который говорит человеческим голосом, неминуемо поверг бы окружающих в ступор. Тацухико Сибусава (японский писатель, чьи эссе о черной магии, демонологии и эротике до сих пор популярны в Японии — Прим. авт.) как-то предположил, что этот инопланетянин — просто дедуля, который сбежал из дома престарелых, чтобы встретиться со своим внуком. Если отбросить фрейдистские обороты и вдуматься в гротескный образ этого старика, которого вытеснили из сегодняшней нуклеарной семьи, то в такой характеристике явно подмечено что-то важное.

Что касается Тоторо, то если это чудище с неизвестными намерениями, явно вызывающими опасения у нормального человека, и впрямь появится возле японского жилища, окрестные жители наверняка тут же накатают жалобу и потребуют уничтожить эту тварь.

Большинство вымышленных существ, которых расценивают в качестве каваии, телесно явно отличаются от человека, имеют странный, уродливый вид. В чем-то их тело явно избыточно, а в чем-то — наоборот, ущербно, поэтому все эти вымышленные существа, по идее, должны выпадать из категории каваии. Однако они не только не представляют угрозы, но, наоборот, внушают чувство безопасности, предполагают привязанность и даже ведут задушевные беседы с детьми в рамках своего нарратива — все это возможно только в условиях фикции под названием каваии.

Аналогичную ситуацию мы видим на ренессансных изображениях богородицы с младенцем. Младенец Иисус у [итальянского художника Карло] Кривелли, несмотря на круглое, пухлое, похожее на фрукт лицо, имеет вид, отмеченный интеллектом, в его взоре — абсолютно взрослое устремление. Если кому-то в жизни повстречается такой малыш, то, пожалуй, ничего, кроме жутковатого ощущения, он не вызовет. Надо сказать, что в истории итальянской живописи данное явление обозначается термином «путто» [маленький мальчик], и воспринимать его принято в качестве непорочного, кавайного младенца. Если же перейти к детальным и подробным рассмотрениям, то этот самопроизвольный сдвиг восприятия под названием каваии, согласно которому возникает конвенция воспринимать в качестве кавайного нечто странное, уродливое, обладающее телесными отклонениями, в чем ничего кроме гротеска нельзя усмотреть, — сдвиг этот подобен тоненькой пленке, не более того.

Фиктивность и иллюзорность означенной конвенции стали совсем очевидны благодаря [американскому фотографу] Диане Арбус, фотографу из Америки, которая покончила с собой в начале 1970-х. Моделями для фоторабот Арбус выступали, к примеру, настоящие карлики, девочки-близняшки, пара молоденьких девушек, победивших на танцевальном конкурсе, женщина средних лет, играющая с детенышем обезьяны, на которого нацепили человеческую одежду: в результате получалось так, что все объекты полностью лишались стереотипной ауры каваии, которой их наделяет общество. И не одни только младенцы здесь представляются исключением.

Под объективом Арбус все названные объекты в равной мере оказываются вырванными из наших собственных привычных, стереотипных мыслей и представлений о них: нам предъявлены голые детали, как они есть. Изображение девочек-близнецов не вызывает мысли о «невинности» или «родственных связях»: наоборот, здесь содержится намек на негативную сторону существования в нашем мире двух человек, похожих друг на друга как две капли воды; ребенок — это никакой не «плод любви» и не «надежда», а, напротив, непропорционально большая голова и искривленное гримасой, плачущее лицо. Оперируя терминами нашей нынешней темы, можно сказать, что настоящий месседж Арбус как фотографа состоит в следующем: так называемое каваии — это на самом деле кимокава; если сорвать внешнюю оболочку, под ней не обнаружится ничего, кроме гротеска.

Теперь переведем разговор из области отражений в мир действительности, то есть обратимся к человеку, имевшему опыт воспитания детей или содержавшему собаку или лошадь. В его кожу буквально въелось знание о том, что все эти младенцы и питомцы, как мы их привычно называем, а также прочая скотина далеко не каваии и ми-ми-ми. Дети болеют, вызывают беспокойство, шумят, плохо пахнут. Собаки лают и гадят буквально повсюду. Лошади вообще опасны, потому что они крупнее и сильнее человека. В жизни все совершенно противоположно тому, что должно внушать и гарантировать каваии: чистота, благостное настроение, чувство душевного спокойствия. Если говорить прямо и откровенно, все эти животные нам чужие, непременным условием их существования является бездумное следование правилам, которые мы им навязываем, допуская при этом массу ошибок и промахов.

Но в чем тут причина, почему благодаря человеку все эти твари завоевали право считаться милыми, кавайными? В том, что их существование было непрерывно связано с защитой и покровительством человека, а это, в свою очередь, лишний раз подтверждает тот факт, что человеческое общество ощущает себя беспомощным, если оно никого не защищает и не обороняет. Почему человек находит гораздо более милым, кавайным, не котенка с приличной родословной, а брошенную кошку с перебитой лапой, которую при случае он подберет и станет кормить? Оттого что в брошенной кошке кроется та же аура, что у слабого человека, нуждающегося в защите, другого объяснения тут нет. Кошка вызывает жалость, но она не каваии. Но еще большую жалость вызывает как раз способность человеческого взгляда выкрасить все вокруг в кавайные оттенки.

Инухико Ёмота. «Теория каваии». М.: «Новое литературное обозрение», 2018